Покорили. Столь мягкое слово для рабовладельцев и сокрушения духа, которое подставило химер под кулак Империи. Военачальник уничтожил этот кулак, но это было давно, а сейчас Акива стал частью этих событий.
— Засада, — добавил Ноам. — Они были убиты при переходе, там их и подвесили, — он показал на красную надпись, нарисованную на акведуке и тянущуюся вверх.
Воскресшие. Восставшие.
Акива уставился на слова. Кто?
— Могли ли сельские жители сотворить такое? — заговорила Лираз.
Ноам посмотрел на мертвых.
— Это селение Капринов, козлиное селение, — просто начал он, что, как понял Акива, означало, что спокойные животные, выглядевшие как овцы, никогда не совершили бы такой поступок, не говоря уже о том, чтобы свалить трупы на акведук.
— Там есть вражеские трупы? — спросил он.
— Нет, сэр. Только наши и на их оружии нет крови.
То есть они не смогли нанести ни одного удара даже ради самообороны? А ведь это были опытные солдаты, которые выжили в войне.
— А там внизу, сэр, — Ноам показал на линию дороги, ведущей в южном направлении через холмы. — Караван рабов тоже попался.
Акива взглянул на эту пастораль: мягкость долины, холмы затеняли друг друга тень за тенью, все так спокойно, как и пение птиц. А там, задерживаясь чуть выше горизонта, была Эллай. Призрак луны, исчезнувшей на рассвете. «Я видела то, что случилось здесь, — дразнила она. — И я смеялась».
— А рабы? — спросил он Ноама.
— Убежали, сэр. В леса. Рабы были... отпущены с цепей.
— Отпущены с цепей? — повторил Азаил.
Ноам кивнул:
- Кандалы рабов.
Акива посмотрел на брата с сестрой, ожидая их реакции, но они не выказали оной. «Что бы сделали вы, — хотел бы он, чтобы у него была возможность спросить, — если бы кто-то заковал наш народ в кандалы?»
Рабы считались неизбежным злом в делах Империи, но Акива не разделял этого убеждения и не оплакивал потерю рабов. Солдаты, однако, — это другое дело, а их здесь было еще восемь. Количество погибших было большим и быстро растущим. Произошло уже пять нападений. За одну яростную ночь — в Данкрейке, Долине Духов, в Шепотах, в Иксими Мавров и здесь, в Холмах Маразела, патрули «зачистки» серафимов были застигнуты врасплох, убиты, искалечены. Их оставили в таком виде, в качестве жуткого сообщения для Империи.
«Это хуже, чем война, — подумал он. — Когда у тебя с каждой каплей крови вытекает жизнь в то время, как далеко твой народ восхваляет в танце Бога и поднимает кубки во имя мира».
Мир. Воистину.
Акива посмотрел вниз. К настоящему времени языки пламени уже добрались до половины поля и поглотили первого солдата. Шквал поднимавшегося жара лениво опадал вниз, срывая с насиженных мест, обалдевших от дыма травяных зимородков, которые носились в дыму перед огнем.
— Сэр? — спросил Ноам. — Можете сказать, кто все это сделал?
«Ревененты — воскресшие», — сразу же пришло на ум Акиве. Он повидал достаточно сражений, усыпанных мертвыми телами, чтобы понимать, что лишь самая огромная, самая чудовищная и бессердечная химера смогла бы нанести такие раны. Но ведь призраков больше нет.
— Скорее всего, кто-то из выживших в последней войне, — сказал он.
— Поговаривают, — нерешительно сказал Ноам, — что прежние монстры на самом деле не подохли.
Он подразумевал Военачальника и Бримстоуна.
— Поверь мне, — Акива припомнил их последние мгновения, — они мертвы, даже больше, чем мертвы.
Как бы расширились глаза молодого солдата, если бы он узнал, как горячо герой Проклятие Зверья желал, чтобы это было не так.
— Но послание. Мы восстали. Что же это еще, если не воскрешение?
— Это клич. Вот и все, — Военачальник и Бримстоун вышли за все рамки поиска. Он видел, как они умирали.
Но... он видел, что Мадригал тоже умерла.
Нить сомнения проскользнула сквозь его уверенность. Насколько это возможно? Пульс Акивы резко участился. Он подумал о кадиле, которое нашел, и небольшой надписи, нацарапанной твердой рукой: Кару. Если бы существовал еще один воскреситель, то слово не казалось бы такой насмешкой.
Нет. Ему не следует надеяться.
— Это мог только Бримстоун, — сказал он более жестко, чем следовало.
Лираз наблюдала за ним, ее глаза сузились. Знала ли она, о чем он думает? Она, конечно же, знала про кадило.
— Никаких больше секретов, — сказала она, и секретов больше не было. Краткая вспышка может считаться за секрет? Если так, то этот секрет он считал справедливым сохранить.
Ноам кивнул, принимая его слова. Легким тоном, словно это несусветная глупость, в которую он сам-то не верит, он сказал: — Остальные говорят, что это — призраки.
Однако его глаза выдавали реальный страх, и Акива не мог его в этом винить. Последние слова Бримстоуна тоже бросили Акиву в дрожь.
Он вспомнил, как голос Иорама эхом пролетел сквозь агору Лораменди в тишине, наступившей после того, как сопротивление было сломлено. Военачальник и Бримстоун стояли на коленях: они были пока еще живы, чтобы увидеть смерть всех остальных.
Всех остальных.
— Ты обрек их на гибель, — прошипел Иорам в ухо Военачальника. — Вы никогда не смогли бы победить. Вы — животные. Неужели ты действительно думал, что вы сможете править миром?
— Мы и не мечтали об этом, — сказал Военачальник со спокойным достоинством.
— Мечты? Избавь меня от ваших звериных грез. А знаешь, какой была моя мечта? — спросил Иорам, как будто никто из присутствующих не знал, что он стремится править Эретцем.
Оленьи рога Военачальника были обломаны, с зазубринами. Он был избит и, казалось, что ему стоит огромных усилий прямо держать голову. У стоящего рядом с ним Бримстоуна, не было сил даже на это. Он согнулся вперед, всем своим весом опустившись на одну руку. Второй рукой он прикрывал кровоточащую рану. Его огромные плечи вздымались, когда он пытался дышать. Жить ему осталось недолго, но все же он нашел в себе силы поднять голову и ответить.
Тот голос. Это был единственный раз, когда Акива слышал его, и звук этого голоса — ощущение его — никогда не исчезнет. Глубоко, как биение крыльев охотника за бурей, голос, казалось, запал в основание черепа и поселился там.
— Мертвые души мечтают лишь о смерти, — сказал Императору воскреситель. — Мелким людишкам — мелкие грезы. Это жизнь, которая распространяется, чтобы заполнить миры. Жизнь — твой господин или смерть — госпожа. Посмотри на себя. Ты повелитель пепла, повелитель сажи. Ты отвратителен в своей победе. Наслаждайся ею, Иорам, потому что ты никогда не познаешь другого. Ты повелитель страны призраков и это единственное, чем ты еще когда-либо будешь.
Это прозвучало как проклятье, подумал Акива, но от этого Иорам вошел в еще больший азарт.
— Это и будет страна призраков, я обещаю тебе это. Страна трупов. Ни один из звериного отребья не будет нести ничего тяжелее кандалов, и все они будут так забиты плетьми, что не смогут и головы поднять!
Ярость — это когда Император находился в состоянии покоя. Серафимы были существами огня, но поговаривали, что Иорам горел как ядро звезды. Потому аппетиты были его огромны — пекло, которое нужно прокормить. Когда он в ярости рычал, это было ужасно, вне пределов досягаемости или контроля.
Он убил Бримстоуна на месте. Одним росчерком; конечно, он хотел с одного удара снести Бримстоуну голову, но у того была слишком толстая шея и Иораму это сделать не удалось. Бримстоун рухнул в потоке крови, Иорам выдернул меч и замахнулся в еще одной попытке. С яростным ревом Военачальник, древнее существо, опустил свои сломанные рога и бросился на Императора. Он отбросил двух солдат, прыгнувших, чтобы удержать его, и тем, что он, прежде чем успел проткнуть Иорама своим зазубренным рогом, повалил его, не убив, даже не поранив, ему удалось украсть достоинство Императора в день его триумфа.