Селина незримо присутствовала в каждом знаменательном сражении Британского флота, со времен адмирала XVII века Роберта Блейка до смерти адмирала Нельсона (после Нельсона история ее мало интересовала). И даже в мрачные времена, когда ей приходилось подбирать юбки и спасаться бегством от мужланов голландцев де Рюйтера или Ван Тромпа4, она не унывала и помнила, что вскоре наступят славные дни побед, и она радостно сокрушит все мировые флотилии. И когда наступал золотой век, у Селины оказывалось полно дел: она не только участвовала в сражениях, самых опасных, где густо летели щепки, но и, как примерная ученица, изучала мореходное искусство и искусство маневрирования. Она знала, в каком порядке огромные боевые корабли вступают в бой, изучила их снаряжение и то, что для швартовки существуют специальные тросы (хотя и не понимала толком, что это значит), и, конечно же, множество раз обручалась с возлюбленным на палубе великолепного корабля под оглушительную пушечную канонаду.
В день выходки Селины я был, к сожалению, в отъезде, наносил тоскливые визиты вместе с тетушкой, и потому могу лишь пересказать то, что слышал от других. Об этом отъезде я жалею до сих пор, и по-прежнему во всем виню тетушку. В случившемся таилась какая-то великолепная бессмысленность, которую, обладая высоким художественным вкусом, я не преминул оценить. Поразительно и то, что выходку совершила именно Селина, Селина, которая недавно начала выписывать «Журнал для юных дам» и с явной покорностью посещала скучнейшие чаепития, неустанно напоминая мне, что бесконечные светские разговоры, оплетавшие нас вязкой сетью уныния, лишь дань приличиям.
Эдварда поглотила школа, и потому он тоже отсутствовал, хотя для него в этом не было большой трагедии. С его практичным взглядом на жизнь он бы не увидел во всем произошедшем, как он сам мог бы выразиться, никакого смысла. А вот Гарольду, пользовавшемуся особой благосклонностью богов, было даровано стать не просто свидетелем, но жрецом, раздувавшим священное пламя. Обреченный нести наказание, измышленное для него людьми с убогим воображением, которым мы были вынуждены подчиняться, он, наверняка, хранил в сердце светлую радость служителя, удостоенного чести кадить в алтаре во время Мессы.
Созревал октябрь. Лес и поля насыщались нежными оттенками цвета. В неподвижном воздухе тихого дня вдруг послышалось прерывистое дыхание бегуна, приближавшегося к цели. Задумчивая Селина стремительно прошла сквозь сад и вышла на пастбище. На небольшом пригорке, с которого открывался вид на холмы с одной стороны и на старую дорогу – с другой, она опустилась на землю, чтобы без помех пережевывать жвачку своей фантазии. Однако, вскоре к ней присоединился Гарольд, запыхавшийся и полный новых обид.
– Я просил его не делать этого, – взорвался он, – я сказал, что лучше немного подождать пока не вернется Эдвард, свинья не будет против, и Эдвард обрадуется – все будут счастливы. Но он ответил, что сало нужно заготавливать заранее. Тогда я сказал, что он просто скотина и убежал. Сейчас… сейчас он этим и занимается!
– Да, он скотина, – рассеянно ответила Селина. Ее не сильно заботила судьба свиньи.
Гарольд разбросал свежую землю над кротовой норой и ткнул в нее палкой. С фермы Ларкина донесся протяжный скорбный вой, визг, говоривший о том, что тучная душа черной беркширской свиньи отправилась по каменистому пути в Аид.
– Знаешь, какой сегодня день? – вдруг негромко спросила Селина. Она смотрела прямо перед собой, словно видела что-то.
Гарольд не знал и не особенно интересовался. Он разворошил кротовую нору уже почти на целый ярд и продолжал увлеченно копать.
– Сегодня день Трафальгарской битвы, – продолжала Селина, словно в трансе. – Трафальгарская битва! И всем наплевать!
Что-то в ее голосе заставило Гарольда понять, что он ведет себя неподобающе. Он не мог сказать, что именно, но, все же, оставил в покое нору и изобразил на лице вежливое внимание.
– Вон там, – продолжала Селина, пристально всматриваясь в старую дорогу, – там ездили почтовые кареты. Мне дядя Томас рассказывал. Люди привыкли наблюдать, как кареты проезжают мимо, иногда они привозили почту. Но, однажды утром, обычным утром, сначала появилось облако пыли, а потом промчалась карета. Вот тогда они и узнали! Ведь вся карета была украшена лавром, сверху донизу! И кучер был увенчан лавром, и охрана, скакавшая рядом! Тогда-то они и узнали!