Шама опустился на пол перед камином, посмотрел на сгоревшие брикеты и недовольно пробурчал:
— Кррроааа! У него хорошо получались «р» и «а». Это был белый как снег ворон с хитрыми черными глазами. Он не был альбиносом, так как для альбиносов характерны красные глаза; он был настоящим белым вороном, одной из звезд среди воспитанников Леона Альтенциммера, белоснежным шедевром наследственности, ухитрившейся наряду с десятками тысяч черных воронов создать одного белого. Точно так же у обычной пятнистой пантеры среди выводка рыжих детенышей внезапно рождается один черный.
В этом доме нередко появлялись редкие птицы и невиданные животные вроде броненосцев или утконосов; обычными считались лошади, на широкой спине которых танцевали наездники или сидели меланхоличные львы, вылизывавшие, зажмурившись, лапы.
Животные появлялись и исчезали, а Шама оставался. Леон всегда отказывался продавать его, хотя время от времени соглашался одолжить птицу какому-нибудь цирковому артисту. Ворон умел вытаскивать нужную карту из колоды и наигрывать клювом на серебряных колокольчиках мелодию «Голубого Дуная». Он опускался на плечо самой красивой зрительнице и нашептывал ей на ушко гусарские комплименты, вызывавшие у нее краску на щеках. Именно Леон научил Шаму многим словам, и так удачно, что тот говорил на французском со швейцарским акцентом, добавлявшимся к его вороньему акценту.
Одним взмахом крыльев Шама перебрался на кушетку и улегся на нее, несколькими движениями тела создав в покрывале мягкое углубление, похожее на гнездо. Потом он произнес «Крррум!», что отражало абсолютное блаженство. Ему было жарко; распушившись, он слился с белым кружевным покрывалом. Его клюв, словно магнитная стрелка компаса, указывал на входную дверь; он знал, что к комнате приближается Элен, несущая поднос с соблазнительно пахнущими тарелочками: яичница-глазунья из двух яиц, овсянка, большой чайник, пар из носика которого крутился, словно смерч, когда она вошла в комнату. Кроме того, на подносе стоял флакончик с йодом, десять капель которого она добавила в чашку с горячим молоком, и комната внезапно заполнилась запахом моря. Томас ничего не почувствовал. Он безропотно выпил розоватое молоко с йодом. Элен узнала об этом целительном средстве от княгини Кольчинской, сыну которого она давала уроки английского. Княгиня утверждала, что именно этим лекарством был вылечен Лев Толстой, заболевший гриппом в ледяной России в возрасте ста лет. Шама подковылял к Томасу. На каждом шагу его лапы с растопыренными звездочкой пальцами погружались в пышную ткань. Приблизившись к подносу, он, совсем по-собачьи, сел на свой широко расправленный хвост, распахнув при этом клюв, в котором, казалось, мог поместиться чайник. Томас опустил ему в клюв кусочек хлеба. Мгновенно проглотив его, Шама снова открыл клюв.
Элен сгребла в кучку золу в камине. На решетке оказалось несколько еще тлеющих кусков угольных брикетов. Она быстро завалила их новой порцией брикетов, после чего из их кучки потянулись струйки желтого дыма. Тяга в камине была хорошей.
Стройная, в черном костюме, с волосами, спрятанными под строгой черной шляпкой, Элен собиралась отправиться на уроки. Один из них она давала в квартире на площади Соединенных Штатов, другой — в доме на улице Галилея. Ее высоко ценили родители учеников, значительно меньше — сами ученики, которым она преподавала английский, латынь и греческий. Она была очень строгой учительницей.
Огонь, распространившийся полукругом, медленно разгорался. В комнате пахло угольным дымом, яичницей, йодом и лавандовой водой. На шторах, свисавших по сторонам окна, покачивались изображения двух ангелочков: один из них играл на арфе, другой — на бубне. Свет, проходивший сквозь них, приобретал розовый оттенок, что говорило об устойчивой холодной погоде. Фонтаны на площади Конкорд украсились ледяными свечами. В Сааре взрыв метана на одном из рудников привел к смерти двухсот шахтеров. Вся парижская пресса бойко обсуждала сообщение о намерении короля Англии Эдуарда VII и королевы Александры посетить Францию инкогнито.
В конце марта Томасу должно было исполниться семнадцать лет. Он походил на Давида Микеланджело, но казался более красивым благодаря своей улыбке и более изящной юной фигуре. Его возраст давал знать о себе слегка впалыми щеками, но он должен был вскоре немного пополнеть, так как занимался спортом в гимназии Леона: кольца, перекладина, французский бокс, прыжки; он часто ездил верхом без седла, словно в цирке, галопируя в парке на круглой площадке между тремя большими, вероятно, столетними, платанами, посаженными в ознаменование рождения короля Италии. Из черт Давида у Томаса проявлялись уравновешенность и осанка, свидетельствовавшая о победоносном характере. Рыжеватые волосы и черные глаза дополняли его облик. Элен иногда пыталась понять, от какого предка он унаследовал все это. У всех членов семейства Гринов глаза были зелеными или голубыми, а глаза ее мужа…