Катрин подхватила ее под руки.
— Не трогай меня, — сказала Ирина.
— Ирина, — позвала Катрин.
И тут он и вышел, остаток. Сам собой. Сам вырвался криком. Приклеился, к крику, крошечный остаток:
— Не трогай меня, ты, сволочь!
И тут напольный кафель стал вновь ближе. Кафель. Танцевал. Но гусыня лежала тихо. Спустя какое-то время. Тихо лежала на кафеле. Гусыня, глупая гусыня. С этой своей дырой посередине.
— Так, хватит с меня, — сказал Саша.
Зашить надо будет, подумала Ирина.
[глава XVIII]
1995
Как всегда по пятницам, в конце рабочей недели, он пришел домой первым. Вследствие этого именно он и нашел в почте письмо в конверте с черной рамкой, адресованное Мелитте и Маркусу Умницерам, хотя Мелитта уже три года носила фамилию Греве (она взяла фамилию Клауса, так что Маркус был единственным Умницерем в новой «семье»).
Письмо бросилось ему в глаза сразу же, так как выглядело очень благородно. Он точно не знал, уполномочен ли он открывать его, сложил пополам и засунул в задний карман брюк. Для начала нужно было сделать более срочные вещи.
Он зашвырнул грязные вещи в ванную, понесся наверх в свою комнату и распаковал звуковую плату, которую купил в компьютерном магазинчике в Котбусе. На всякий случай, тут же порвал упаковку и засунул ее в самый низ корзины для бумаг (всё, что имело отношение к компьютеру, Муть считала безмозглой тратой времени). Затем он открыл отверткой закрепленную заднюю стенку процессора, которую можно вскрывать только в случаях крайней необходимости, вставил плату в соответствующий слот, соединил с помощью кабеля (небольшое гнездо для разъема RCA) со звукоусилителем, загрузил компьютер и на пробу сыграл один уровень «Doom»: с ума сойти! Хрипение монстров было таким натуральным, что становилось страшно. Слышно было, как щелкает и перезаряжается старенькая винтовка и как с чавкающим звуком оседает сраженное чудище. Маркус добрался до следующего уровня и несколько раз проиграл там в оккупированном пещерной тварью помещении, где надо было найти ключ, нужный для дальнейшего продвижения.
Вдруг оказалось, что уже полшестого. Муть возвращалась из Берлина около шести. С тех пор как керамикой было больше не заработать, она снова начала работать психологом, в какой-то посудмедэкспертизе или как оно там называется (что-то с сумасшедшими преступниками), и Маркус хотел уйти, прежде, чем она придет. В холодильнике он нашел еду, которую нужно разогреть, но, к сожалению, рядом с плитой еще и записку с огромным списком обязательных дел, которые Муть ему поручила. Он решил не касаться еды и сделать вид, что записку не видел. Отрезал два толстых куска хлеба, положил на них сыр и, поедая бутерброд, безуспешно разыскивал в своей комнате пакетик с травкой, которую на прошлых выходных засунул куда-то в этом хаосе. Тут уже стрелка часов опасно приблизилась к шести, он слегка намазал волосы гелем и вышел из дому.
После объединения (ну или самое позднее через год-два) от Гроскриница снова начала ходить городская электричка. И сорока минут не длится поездка до центра, и двадцать — до Гропиусштадт, к Фрикелю. Странным при этом оказалось вот что: Гропиусштадт, которым Маркус когда-то издалека восхищался, оказался скорее бедненьким районом, в то время как Гроскриниц стал элитным предместьем Берлина, и дом, который Муть когда-то дешево купила за гэдэровские марки, оказался ценным приобретением. Когда сюда въехал Клаус, они его целиком отремонтировали, сделали зеленую крышу и все прибамбасы — деньги роли не играли, Клаус вдруг стал политиком и заседал в бундестаге, пастор Клаус, который в церкви Гроскриница распространял стихи под копирку, вдруг стал депутатом бундестага и фиг его знает кем еще, каждый понедельник летал в Бонн и заколачивал хорошие бабки. Муть тоже зарабатывала, купила себе серебристо-серую «ауди» — в то время, как мать Фрикеля развелась и стала безработной и вместе с Фрикелем жила в новостройке в Гропиусштадте.
Всё это не имело к Маркусу ни малейшего отношения. Лично он ничего не получил с того, что его предки вдруг оказались при деньгах. Клаус, который с недавних пор пытался играть из себя отца, придавал большое значение тому, чтобы Маркус обходился собственной стипендией, он даже что-то высчитывал с него, когда тот оставлял инструменты в саду или ломал их случайно, а Муть считала правильным всё, что говорил Клаус. Она даже ходила по воскресеньям в церковь. И очень хотела бы заставить его, Маркуса, ходить вместе с ней, чего удалось избежать, сославшись на гарантированную конституцией свободу вероисповедания. Зато почти неизбежным был последующий «семейный день»: приготовить вместе что-нибудь вкусненькое, такая фигня, или уж вообще туши свет — сходить всем вместе на выставку, если не случалось заседания семейного совета, условное обозначение для взбучки, потому что он снова не выполнил каких-то поручений или из-за свастики в его комнате, что вообще не имело отношения к нацистам, а пришло из Индии, индуизм и всё такое, но они вдруг начинали истерить.