Когда Оливер Твист оказался в яме, раненный и без сознания, Шарлотта захлопнула книгу, чтобы растянуть развязку до утра завтрашнего дня.
Выключила свет. Ночь стояла ясная. Узкий лунный серп висел в небе. Снова вспомнилось жующее лицо Лизбет. Подумала о служанке, которая была у нее тогда в Мехико — хрупкое, бесшумное создание, — которая называла Шарлотту, разумеется, сеньорой. К сожалению, она никак не могла вспомнить имя. Но всё же вспомнила — Глория! Какой она стала? Глория. Жива ли она еще?
Какое-то время Шарлотта лежала с открытыми глазами и думала о Глории. И о террасе на крыше. И о мексиканском лунном серпе, который всегда лежал на боку… И походил, скорее, на корабль, думала она, чем на серп. Затем появился Адриан.
Она, конечно же, понимала, что это сон. Но тем не менее, попыталась с ним поговорить. Попыталась убедить его, хотя тут же понимала, что и это часть сна — того сна, который снился ей по возвращении. Адриан смотрел на нее. На его лице играли пятна света, как на движущейся воде. Он хорошо выглядел. Но и немного смахивал на привидение. Тем не менее, она пошла за ним. Они спустились в машинное отделение. Шли по лабиринту из коридоров и лестниц. Это длилось вечность, и чем дольше они шли, тем страшнее становилось. Она бежала вслед за ним, и, хотя он шагал спокойно, ей с трудом удавалось не отставать. Вот уже Адриан был далеко впереди. Она видела, как он поворачивает в какой-то коридор. Он всегда поворачивал в этот коридор. И всегда она следовала за ним, пусть даже дверь в конце коридора была замурована.
Как считала Шарлотта. И не знала, считала ли она так только во сне. Всегда ли считала так во сне или только в этот раз. Или она каждый раз считала, что считает так только в этот раз.
Дверь стояла открытой. Шарлотта вошла внутрь. Адриан снова был здесь, улыбался. Нежно коснулся ее, повернул и — Шарлотта почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом: Коатликуэ. Змея с перьями. Коатликуэ с лицом из двух змей. С ожерельем из вырванных сердец. И одно из них, вон то, она знала, было сердцем Вернера.
[глава XX]
2001
Он слегка покачивается, отталкиваясь время от времени ладонью от перил. Звуки южнонемецкого диалекта, совсем недавно обрывками долетавшие сюда из-за большого стола, затихли. Затихли крики и смех, доносившиеся время от времени из деревни, бормотание моторов, потусторонние голоса из радио, залетающие сюда иногда непонятно откуда, и деловитый гул и звяканье из гостиничной кухни. И даже пальмовые листья перестали шуршать. На мгновение, в разгар полуденной жары, кажется, что мир замер.
И слышен только равномерный скрип пенькового троса. И далекий равнодушный шелест моря. Парение. Недвижность эмбриона.
Позже — когда он очнется от своего полусна, когда наберется решимости преодолеть силу притяжения, с настойчивой нежностью вдавливающую его в гамак, когда нальет себе кофе и, на ходу попивая его, слегка кивнет туристам с большими рюкзаками, которые, как и он недавно, замерли безмолвно перед красотой вида с террасы — позже, как и изо дня в день, он сядет на скамейку позади «флигеля Фриды Кало», откуда хорошо видны металлические волны крыш хижин, в которых живут мексиканские служащие «Eva & Tom», и примется читать газету.
Это всё время одна и та же газета. Всё та же, с самолетом, врезающимся в небоскреб. Читает он медленно. Он снова и снова перечитывает статьи до тех пор, пока не начинает понимать их.
Он понимает не всё.
Он понимает, что американский президент сказал, что идет гигантская битва со злом. И что Америка — самый яркий маяк свободы.
Он понимает, что часть латиноамериканского народа всё еще голодает, что часть населения кормится на мусорках.
Он понимает, что вовсю идет внедрение евровалюты в качестве платежного средства и что биржи по всему миру несут катастрофические убытки.
Что он не понимает, так это почему биржи несут катастрофические убытки. Как связана стоимость, например, почтовой акции, с обрушением двух зданий в Америке? Писем будут меньше отправлять?
Что он еще не понимает и не поймет, когда сегодня после обеда прочитает в третий и четвертый раз статью о нищете в Латинской Америке — по меньшей мере то, о чем он прочитает, будет звучать так невероятно, что он засомневается, правильно ли понял — так это то, что на мусорных свалках в латиноамериканских метрополиях возникла новая человеческая раса, которая, предположительно, больше приспособлена к выживанию в условиях мусорных свалок.
После чтения газеты он снова отправится на пляж, сядет на деревянный лежак, рядом с которым воткнут синий пляжный зонт, за прокат которого он заплатил в самый первый день приличную сумму (и который с той поры самозабвенно торчит себе в песке) и станет смотреть на закат.