Сэмми мог бы запомнить это, как офигенную мудрость, которую следует хранить и лелеять. Да только это была обычная хренота.
Взвизгивают пружины, никак этот хмырь не устроится. Сэмми продолжает размышлять, но только все больше о том, о чем он думает обычно, а ему необходимо сменить тему. Матчи-в-которых-я-играл. Концерты-на-которых-бывал. Бабы-которых-я-крячил. Работы-на-которых-горбатился-на-хер. Подлости-которые-совершал. Слушай, говорит он, ты просто попал сюда, вот что важно, понимаешь, ты можешь тут спятить, а можешь выжить. Иногда это глупость, иногда нет. Главная суть в чем – копыта отбросить тут проще простого. Им только позволь, они тебя поимеют, на хер. Надо учиться держать себя в руках. И сейчас самое время начать.
Спустя минуту малый интересуется: Ты мне это зачем говоришь?
Да так, захотелось.
Я у тебя никаких советов не спрашивал.
Нет, конечно, это я сам вылез. Научись следить за собой. Сдается мне, проблемы у тебя еще будут.
Я не понимаю, о чем ты.
Ну, не понимаешь, и ладно.
Слушай, я тут вообще оказался ни за что ни про что.
А это не важно; так или этак, все равно выживать придется. Потому как эти сучары непременно тебя поимеют. Они это любят. Для того тут и сидят. Понял? Ты поступал по закону? Ну, молодец, правильно, а теперь мы тебя поимеем. И когда они тебя отымеют, они таки тебя отымеют, вот и все, что я говорю. Ты либо позволишь им это, либо нет. Лично я ни хера не позволяю, ни хера. Знаешь каким образом? просто я их ненавижу, на хер, засранцев. Ненавижу, потому и жив. Понял, о чем я?
Да.
А ненавижу я их так: пошли бы вы всем скопом к хлебаной матери. Побеждай, проигрывай или тяни резину. Такой штуки, как хороший малый в мундире, на свете не существует. То же относится и к стукачам. Ты меня слышишь?
Да.
…
А?
Я слышу, только не понимаю, зачем ты мне это говоришь.
Говорю, потому что мне хочется.
А зачем?
А вот ровно затем – хочется.
Херня какая-то… Пружины взвизгивают, малый поворачивается на другой бок.
Сэмми встает, добирается по стеночке до параши, опускается на колени, мочится. Потом доходит до шконки, накрывается одеялом, ложится на бок. Теперь ему хочется поспать. Отключить сознание. Он устал. Ему нужен отдых. Ну, он и начал отдыхать. И отдыхал себе, пока его не разбудили. Пока не разбудил этот мудак с его долбаной ходьбой, пердун, друг, кто бы он ни был.
Сэмми стискивает зубы, плотно сжимает веки. Я устал, говорит он, устал и не могу заснуть.
Жрать опять же охота.
Да и хрен с тобой. Он переворачивается на спину, хребет все еще болит и в ухе опять раздается гребаный гул, клятый тоненький писк, и сраные браслеты, что можно сделать в этих сраных браслетах, это ж убийство, на хер.
Исусе-христе.
Этому стишку его бабушка научила, молитва.
Вот так оно здесь и случается, говорит он, устаешь, а заснуть ни хера не можешь. Времени у тебя куча, а покоя нет, эти жопы тебе его не дают. Так это место и задумано, чтоб никакого покоя. Вообще ни хера. Даже сигарет. Ни хрена у тебя не остается, кроме твоих, блин, мозгов. О чем я тебе и толкую, самое лучшее – раскинуть мозгами. Не будешь следить за собой – крышка. Я видел парней, которые кончали с собой, так что ты лучше следи, на хер, за этим. Потому как им только того и нужно. Чтобы ты руки на себя наложил. Я те точно говорю, друг, им нужны факты и цифры, статистика, чтобы показать всем – они свое дело знают. Ты мне не веришь, но я тебе точно, на хер, говорю. Тебе нужен план выживания, и если у тебя есть башка на плечах, пользуйся ею, не позволяй ублюдкам все, в жопу, изгадить, друг, ты понимаешь, о чем я, – а? Ты слышишь?
Слышу.
Я тебе вопрос задал.
Я не расслышал.
Ну и ладно.
Я даже не знал, что это ты мне.
А кому же еще, мать твою хлоп?
Ну, ты ж говоришь то одно, то другое, а я не понимаю зачем.
Да что ты?
…
Это все браслеты, мудаки слишком туго их затянули, прямо врезаются в запястья. Кровь не идет? Сэмми поднимает руки над одеялом.
Нет.
Заснуть ни хрена невозможно, потому как повернуться никуда не могу, а на спине тоже не полежишь, вот и херачишься.
А ты не думай об этом.
Что, что ты сказал?
Ты ж все равно ничего сделать не можешь. Когда-нибудь да снимут.
Ха! Сэмми улыбается. Потом начинает приподниматься, но тут на него вдруг накатывает чувство, что он вот-вот грохнется в обморок, и он снова ложится, а после, хватаясь за нары, усаживается, скрестив ноги и выпрямив спину, шея вытянута, напряжена. Кружится. Голова кружится. Он ловит ртом воздух, горло перехватило, воздух ни хрена не проходит, Сэмми давится им, задыхается; снова гребаная грудная клетка, легкие. Малый что-то талдычит, но Сэмми не слышит его, ни хрена не может расслышать, что он там говорит, какая-то гребаная мешанина, друг, мешанина, вот это что, мешанина
с ним, это происходит с ним, о господи, друг, это с ним происходит, он начинает дышать глубоко, плечи трясутся, никак он их не остановит, он скребет ногтями подбородок, шею, рвет их, как будто под кожей кишат какие-то ползучие твари, вцепляется в лицо, в скулы, оттягивая плоть под глазницами, ладно, ладно, дыши, просто дыши, просто дыши, оставь в покое глаза и избавься от этого, от этого
голос малого
Да, я-то в порядке, в полном порядке.
На отличном концерте был две недели назад, в Эдинбурге, с подругой. Полный блеск…
Сэмми изгибается, чтобы вытянуть из-под себя подушку, потискав, запихивает ее за спину, под копчик. Сцепляет ладони и сидит, сгорбившись, сжавшись; сидит так какое-то время. Хотя мог бы и вмазать. Этому долбаному хмырю на соседней шконке, друг, вот кому, вот кому, на хер. И любому мудаку, который к нему сунется, тоже. Он перекашивается, чтобы вытереть левым запястьем нос, и обнаруживает, что подбородок у него мокрый; слюна, он обслюнявился, обслюнявился, как младенец. Ну ладно.
Ну, вы же сами говорили, извращенные представления о дружеской лояльности, но, может быть, на сей раз мы сумеем его уломать.
Вздох. Щелчок зажигалки.
Дайте ему тоже.
Вот… В губы Сэмми вставляют сигарету. Может, это и означает, что ему кранты, но Сэмми ее принимает. Да и какая разница, никакой, на хер. Он глубоко затягивается, медленно выдыхает дым. Голова сразу идет кругом.
Молчание продолжается. То есть они-то разговаривают, отойдя от него подальше, время от времени ему удается различить слово-другое. Да что проку; если они не хотят, чтобы их слышали, он ничего и не услышит. Сэмми стряхивает пепел в левую ладонь, затягивается еще разок, надолго, поглубже втягивая дым. Косячок бы сейчас; эй, джон, а коксануть у вас тут не найдется? а то я в камере целую ночь просидел, так голова у меня охеренно… Почти минуту Сэмми улыбается сам себе.
Что это у них там звякает. Кто-то подходит к нему. Вот; чашка чая. Ставлю рядом с твоей ногой.
Он нагибается. Неудобно. Вставляет сигарету в губы, делает еще попытку, стараясь, чтобы дым не попал в глаза. Чай еле теплый, и сахару в него навалили до хера. Он как-то читал про одного еврея и черного, как они встретились в нью-йоркском кафе, пили кофе, у обоих не было ни гроша, и оба знали, что у другого ни гроша нет, да и не было никогда, ну они и налегли на сливки и сахар. Мутотень сраная. Он выпивает половину чашки, возвращает ее на пол, прислоняется к спинке стула, откидывая назад голову, пока та почти не касается спинки, вся шея напоказ.
Чарли и сам о себе позаботится. Сэмми он считал бесполезным засранцем, так что тут никаких проблем, все дело в том
выбраться отсюда. А как ты отсюда выберешься? Сэмми забыл, как это делается. Да, похоже, и не знал никогда. Как тебе, на хер, разговаривать с этими мудаками? Может, если они станут тебя пытать по-всамделишному, тогда да, тогда у тебя просто не будет выбора. Тогда уж и неизвестно, как ты себя поведешь. В конечном итоге, если им чего-то очень захочется, они своего добьются. Чего бы они от него ни хотели, все зависит, зависит прежде всего от того, насколько сильно они хотят это получить – и насколько быстро.