Нет, если бы он захотел, то мог бы слинять. Кто бы его остановил? Вернулся бы домой, уложил вещички и в путь. Слепой человек направляется в Лондон. Мог бы сойти на Виктории. Каждый раз, слезая с автобуса, там чувствуешь себя просто роскошно. Весь шотландский акцент испаряется. Как только сходишь на землю, все встает по местам, и никто на тебя не пялится. Становишься безликим, неотличимым от прочих. Это ж, на фиг, отлично, друг, точно тебе говорю, стать безликим, в этом-то вся и штука, ты становишься, блин, безликим и ни один дрочила к тебе не вяжется.
Правда, потом придется сделать и следующий шаг. Куда бы ты двинул с Виктории? Ну, сначала дошел бы до подземки. Может, остановился бы – позавтракать, газетку почитать. Будь его воля, он махнул бы на север. На Семь Сестер. Он там раньше жил, ему нравилось. Может, кто-то его еще помнит. А ему этого хочется? Нет. Паддингтон, тоже хорошее место. Можно было б и на Паддингтон пойти. Только там по пути перекресток, друг, долбаная Эджвер-роуд и Прэд-стрит, гиблое место для слепого. Ну его в фалду, Паддингтон-то. Плюс куча мудаков-попрошаек, и каждый норовит тебя выдоить. Если бы ты был похож на Сэмми, друг, ты бы кончил тем, что выставил бы им всем долбаного пива. Дичь. А, и Лондон тоже в фалду. Может, еще куда умотать. В Лакенбах, штат Техас.
Да заткни ты, наконец, свою хлебаную пасть.
Побережье! Какой-нибудь причудливый, старый, сонный английский городок, с длинным широким пляжем, на котором колли шлепают по лужам вместе со своими хозяйками, старухами в клевых коричневых туфлях, длинный променад со скамейками через каждые несколько метров. На нем Сэмми был бы в безопасности. А на песочке в еще большей. В такой, что мог бы даже оставить палку у лестнички с променада, а дальше двигать без нее. Отправляться в долгую прогулку; вдоль прибоя; волны накатывают, сними башмаки, расслабься, носки засунь в карман, штаны закатай и бреди себе по пене, плюх-плюх, чувствуй, как стебли морской травы заплетаются на ступнях вокруг пальцев. Снял бы там комнатушку, все было б путем. Там ведь каждый мудак при деньгах, так что он стал бы достопримечательностью. Они бы для него для одного офис долбаного УСО открыли. Чего нынче изволите, мистер Сэмюэлс? Э-э, тарелка яиц с беконом меня бы устроила, ну, может быть, немного тостов да побольше хлеба и гребаного джема, ты понял, о чем я толкую, недоумок задроченный? И раз уж мы тронули эту тему, как насчет четвероногого друга, гребаной собаки-поводыря.
Знаешь, если как следует подумать, Шотландия ему вообще-то не нравится. Это его родина, ладно, но отсюда ж не следует, что он ее обязан любить. Когда тут дождь идет, так вообще ходишь будто обоссанный, друг, вот в чем все дело. Сэмми здесь никогда не везло. Никогда. А вот там, там, на побережье, на бережку-то…
Смотришь на людей с их колли, на мужчин, на женщин. И первым делом понимаешь, что собака друг человека; ну, когда видишь их вместе, это до тебя сразу доходит.
Опять то же чувство, какой-то хрен тащится с ним бок о бок. А на побережье никто с ним рядом волохаться не будет.
Даже в Маргите. Тот рыбацкий паб, сразу за углом от стройки. Весь в таком рыбацком стиле. Местные к тебе хорошо относились. Плюс жена хозяина, друг, христос всемогущий, та еще была штучка и все говорила тебе, приходи, и ты не знал, верить ли своим глазам, уж больно все, на хер, очевидно было. Та еще штучка. Хотя и опасная. Опасная женщина. Отличный был паб. Если б еще не мальчишка. Муж той бабы, хозяин, съехал, в жопу, на своем мальчишке. И если ты сидел в баре, тебе приходилось любоваться, как этот мелкий мудила боксирует с тенью или там в бильярд играет и все такое, решает свой сраный кроссворд или с игрушками возится, с пришельцами из космоса, в общем, чего бы он ни делал, приходилось смотреть на него и кивать, дескать, большие надежды подает, вот увидите, когда-нибудь станет крупной шишкой, это уж точно, как на бегах. Но, правда, хозяин давал тебе кредит. В английских барах это не редкость. Не то что в гребаном Глазго, друг, тут они сразу из-под стойки секач достают: Чего ты там говорил? Десятку до пятницы?
Это старина Моррис, который в «Глэнсиз» баром командует. Другого такого злющего мудака тебе и не встретить, даже не надейся. Представляешь, нашли кого нанять в забегаловке работать.
Нет, этим стоит заняться, сходить на Бьюканан-стрит, выяснить, что у них там к чему. Сэмми только и нужно, что сесть на автобус да сойти с него. Сесть в Глазго, а сойти на побережье. Скажем, в субботу утром. Утром в субботу, в половине девятого. Погода будет теплая, летняя, даже в середине зимы, и целый месяц ни одного долбаного дождя; разве что ночью, когда будешь сидеть под крышей, с женушкой, уютненько так устроитесь, точно пара ерзаных кроликов. Он сойдет с автобуса, умоется, потом позавтракает, тарелка кукурузных хлопьев, яичница с беконом, кофе. Ну, может, чай, не суть важно. Возьмет чемодан, забросит его в камеру хранения. Потом умоется, потом позавтракает, яичница с беконом, куча тостов и кофе; или чай, не важно, че суетиться-то попусту. И новая пара шузов.
Бурчат.
Сэмми замирает на месте, оборачивается. Будь у него палка, он уже вертел бы ею над головой. Кто бы ты ни был, иди на хер, говорит он, я тебя, в лоб твою мать, предупредил.
…
Он прилагает усилия, чтобы дышать не так судорожно. Ты слышал, что я сказал, иди на хер. И шепчет: Это ты, Алли?
Потом идет дальше. Надо подтянуть гайки. А то ведешь себя как последний псих; надо за этим следить, ухлебывай, друг, тебе нужна крыша, понимаешь, о чем я, тебя всю твою жизнь клаустрофобия давила, и ничего ты с этим поделать не мог. Надо уматывать. Бежать отсюда; добраться до квартиры, уложиться, уложить манатки и ухлебывать, и господи-боже, похоже он даже до следующего чека не дотерпит. Какого хрена, всего-то навсего в пятницу, на той неделе. Никуда не денешься, придется дождаться. И избавься ты от рубашек. Хрен с ней, с бросовой ценой; выкинь их к едрене фене, и все.
Как бы там ни было, он должен сделать все, что в его силах. А если сил не хватит, так это уж не его проблема.
Чертов холм, мать-размать, куда его занесло, он все еще лезет, на хер, в гору. Хочется просто завизжать, да нет, на самом-то деле, завыть ему хочется, вот что; но нельзя, нельзя, ради христа, надо следить за собой. Спасибо, хоть дождь утих, моросит помаленьку и все. Надо было уговорить этого ублюдка, поверенного, чтобы тот его до дому довел. Охеренно смешно получилось, друг, ну, охеренно смешно. Сам виноват, на хрена ты его отпустил; а все потому, что ты лишен инстинкта убийцы. Какие-то вещи так и останутся прежними. Вот и он все еще прежний; все тот же самый; вот в чем проблема-то. Да ни черта подобного! Он теперь совершенно, на хер, другой! Никакой он не тот же самый! Он изменился! Правда же, изменился. И Элен наверняка это видела! Хрена лысого, друг. Ну, ладно, могла бы, на хер, увидеть; все, что от нее требовалось, это капелька веры, капелька долбаной веры в него. Он же был ее мужем; а если она не способна верить в своего мужа, тогда все, на хер. Тот же сосед, старикан, так его и назвал, мужем Элен Макгилвари. А он вообще человек посторонний, в жопу, знаю, что говорю, долбаный посторонний, исусе-христе, и тот это понял. А она не поняла! В этом-то вся и херня, друг, ты понимаешь.
Там, на юге, они могли бы начать с чистого листа. Вдвоем, работу бы себе нашли. Она-то наверняка; старушка Элен, какого хрена, она блестяще управлялась в баре. Может, они смогли бы работать на пару, одной командой, муж и жена. Лицензию бы раздобыли; жили бы себе в квартирке прямо над баром. Единственная проблема, анкету пришлось бы заполнить; насчет питейных заведений с этим строго – рекомендации, там, и прочие хренации. Ладно, рекомендациями разжиться ни хрена не стоит, точно тебе говорю, нет проблем. Вот только Элен. Ты с ней даже разговор об этом завести, на хер, не мог. Не только разжиться долбаными рекомендациями, но и заговорить о том, чтобы ими разжиться, ни хрена не мог. Она же все делала по-своему, такая уж женщина. Думала про себя, будто она вся такая прям практичная, а ведь ни хера; никакая она была не практичная, только считала себя такой.