Но как-то все перестало срастаться. Отправленные на восток пехотные части были остановлены непойми откуда взявшейся немецкой пехотой, да причем в таком количестве, что они сами пошли в атаку. Еще какой-то светлой отдушиной стало сообщение, что голосование прошло как надо, поправки в Конституцию приняты, подписанные документы уже отправлены — наши юристы все проверили по три раза. Эта, казалось бы радостная новость, быстро затерлась другими событиями. В три часа дня потоком пошли сообщения из-под Рославля — оказывается, запертая там группировка немцев не просто стойко сносила тяготы окружения, но готовилась к прорыву. Мы-то считали, что они если и будут прорываться, то по обратному маршруту — в направлении Брянска. Нет. Они ударили на юго-запад, вдоль северо-западного фаса клетского леса, из которого и начиналось наша операция по уничтожению прорвавшихся фрицев. Местность там была не слишком пересеченная — леса и болота встречались, но пройти можно было, а учитывая отсутствие там у нас глубоко эшелонированной обороны — им открывалась прямая дорога в тыл нашего фронта — при прямолинейном движении через восемьдесят километров они выйдут аккурат в тыл фронта, что удерживал мглинский котел с запада, еще сорок — и пойдут ближние тылы линии обороны против южных группировок, откуда мы начинали наступление. На Гомель они вряд ли пойдут — там более ста пятидесяти километров. Но если будут вскрыты мглинский и стародуб-новозыбковский котлы — нам мало не покажется. Но сообщения продолжали сыпаться, как будто где-то на Небесах прорвало мешок с неприятностями. В четыре часа дня наша Третья танковая оказалась отрезана на западных окраинах и в окрестностях Курска одной немецкой танковой и двумя мотопехотными дивизиями. Откуда они взялись — было непонятно. Правда, мы почти все высотники бросили на работу по территориям, где шло окружение немецких войск, но и за дальними подступами посматривали. Но оттуда не пришло ни одного сообщения. Более того, оба высотника молчали и не отвечали на запросы, что было совсем странно, я бы даже сказал — настораживающе. Я уже не удивился, когда в шесть вечера пришло сообщение, что немецкая танковая дивизия ударом с запада перерезала железную дорогу Гомель-Щорс, деблокировала часть немецких войск, и продолжает движение на северо-восток, в направлении Стародуба. А это означает, что они могут отсечь всю наш группировку, что ушла на юг. "Естественно", связь с высотниками на том направлении также была потеряна. Ну и вишенкой на торте стало сообщение о том, что Япония объявила войну СССР. Алес. Кирдык. Пипец. Причем это был уже наш прокол. Все силы разведки и аналитических групп мы бросили на отслеживание обстановки в районах наступления, и сообщения новостных агентств просто пропустили. Стала понятна та поспешность, с которой Сталин принял наши условия, да еще и навесил на нас Курск и Орел, а сообщение о войне с Японией придержал — ну раз мы сами не выкатывали этот довольно весомый аргумент, то он, естественно, его тоже не упоминал. Правда, поразмыслив, я понял, что мы тогда скорее всего вообще ничего бы не стали выкатывать — со своими так не поступают. Но вот теперь вставал вопрос — насколько своими он считает нас? И раньше-то мы были для него мягко говоря подозрительны, а тут… В общем, требовалось обмозговать такое отношение. Худшего дня я, пожалуй, и не припомню.
Глава 19
Ночь, видимо, предстояла не лучше. Было необходимо разобраться с обстановкой на фронте и с тем, кто, черт возьми, сбивает наши высотники. Немцы и так навострились от них прятаться — маскировка, ложные позиции и муляжи, задымление шашками и кострами, а тут нас еще начали сбивать — без глаз в небе будет совсем кисло, я уж молчу про ударные возможности, которыми мы пользовались и к которым, честно говоря, привыкли. Когда можно почти безнаказанно размочалить переправу, накрыть колонну, артиллерийские позиции — это дорогого стоит. Пусть даже в последние полгода немцы резко увеличили защиту зенитными ракетами важных объектов — мостов, крупных переправ, складов, штабов и аэродромов, да к тому же минимум половина ударов по оставшимся нам доступным целям приходилась на пустышки, но весь сорок второй мы чувствовали себя под прикрытием высотников почти как у Христа за пазухой. Да и сейчас — большие массы техники и пехоты не спрячешь, если только не проводить их скрытно, ночами и небольшими группами. Но это — существенное замедление скорости перемещения — даже не уничтожая технику и солдат, высотники все-таки уменьшали доступные немцам силы — они уже не могли быстро маневрировать без того, чтобы быть обнаруженными. И вот — мы лишались такой возможности, а немцы, наоборот, получали прирост своей ударной мощи на ровном месте, просто за счет того, что их танки могли сманеврировать быстрее, нанести удар, снова сманеврировать, снова ударить. Самое поганое — с захватом нескольких пусковых зенитных ракет мы немного подуспокоились — их возможности были нами преувеличены, и мы были в предвкушении новой волны массированного применения высотников по складам, аэродромам и местам дислокации сухопутных войск, которые до этого были нам недоступны из-за опасений этих самых ракет. И тут — эта напасть. Пока мы в качестве паллиатива просто запретили полеты над немецкой территорией, тем более что работы над котлами тоже хватало.