Садретдин-хан с надеждой смотрел на своего помощника. Муфтию, да и другим главарям, Рустам не
понравился. Молодой человек был в легком, светлом костюме, очень отличался от присутствующих.
Муфтий был уверен, что скромный преданный Махмуд-бек снимет с себя тяжкое обвинение. А если не
снимет?
Садретдин-хан взглянул на пунцовое лицо Фузаила Максума, на его тяжелые руки, лежащие на кобуре
маузера. Здесь приговор выносился быстро.
Муфтий не верил в обвинение, которое только что предъявил Рустам Махмуд-беку. Но
предостерегающие слова Эсандола, угрюмое молчание Курширмата, багровое лицо Фузаила Максума
вызывали тревогу.
- Почему зря, Камил? - Рустам усмехнулся. - Ты - сын большевика, которого убил Ислам-курбаши. Да,
сын! Ты в Баку вступил в комсомол. В Самарканде стал большевиком.
- Отца я не помню. Меня воспитывал Джумабай.
- Не порочь имя благородного человека. Он - двоюродный брат моего отца. Он стал и моим отцом. Вот
завещание...
- Завещание фальшивое, - твердо заявил Махмуд-бек.
- Ты стал ученым, Камил, - не отступал Рустам. - Тебя научили большевики. Но здесь - умные люди.
Расскажи им, как вступал в партию.
- Так было нужно. Об этом знал Икрам Валиевич, уважаемый человек, друг Мустафы Чокаева.
Садретдин-хан утвердительно кивнул.
- Нам нужно было занять руководящие посты. Если бы не разгром нашей организации...
- Организация! - скривился Рустам. - Собирались молодые преподаватели, говорили о стихах...
- Эти преподаватели за свои разговоры или расстреляны, или сидят в тюрьмах, а ты бездельничаешь,
разгуливаешь в парижском костюме, - грубо оборвал Махмуд-бек.
Ох, этот костюм! Он никому не нравился. С каким бы наслаждением Фузаил Максум сейчас увидел на
светлой ткани пятна крови.
Но пока курбаши не шевелился. Разобраться, кто тут прав, кто нет, ему было тяжело. Фузаил, как и
Курширмат, многое не понимал.
- Вы боитесь, что я тоже буду претендовать на земли Джумабая, - сказал Махмуд-бек, подчеркнуто
переходя на «вы». - Их нет, этих земель, и не об этом вообще нужно думать. Спасение родины - вот наша
единственная цель. А о ней-то вы и забываете, Рустам.
Опять хороший удар. Садретдин-хан ненавидел людей, которые в тяжелые времена пеклись о своем
благополучии.
- Вы спокойно жили в Стамбуле, а уважаемый, святой человек скитался в песках, ночевал в
полицейских участках, в караван-сараях. Что-нибудь подобное вы испытали?
- Подождите, Камил. - Рустам растерянно поднял руку.
- Отвечайте на вопрос. Ну?
Рустам боялся посмотреть на присутствующих. Он чувствовал, как накаляется обстановка в
маленькой прохладной гостиной (мехмонхоне) Курширмата. Хозяин свернул листок и, надев очки, снова
стал молчаливым, непроницаемым. Скоро все решится, он произнесет короткое слово, определяющее
судьбу одного из этих молодых эмигрантов. А Фузаил Максум, не моргнув глазом, выполнит приговор.
В переулке зацокали копыта. Такие бодрые лошади бывают только у дорогих извозчиков. Потом
послышались голоса, и раздался стук в калитку.
В мехмонхану вбежал старший сын Курширмата.
- Приведи гостей, - приказал отец.
Ислама-курбаши невозможно было узнать. Желтая, дряблая кожа, изрезанная десятками морщин. На
страшной, неестественно тонкой шее кожа висела складками. Ислам-курбаши очень похудел, но живот,
вздувшийся, огромный живот выпирал из-под халата.
Ислам шел, опираясь на руку Аскарали. Купец учтиво поздоровался с присутствующими, приложив
руку к сердцу, усадил своего больного спутника и обратился к Садретдин-хану:
- Уважаемый господин, по вашей просьбе я разыскал одного из самаркандцев, который знал
достопочтенного Джумабая. Это курбаши Ислам. Он честно сражался за веру и нацию. Курбаши Ислам
сейчас живет в тишине и покое возле Фруктового базара. Я думаю, кто-нибудь поможет ему доехать
45
домой. Меня, к сожалению, ждут торговые дела. - Он говорил о старом курбаши как об отсутствующем,
потому что Ислам был глух.
Все внимательно, напряженно вытянув шеи, выслушали речь преуспевающего человека.
- Дорогой Аскарали, - льстиво заговорил Садретдин-хан, - я надеюсь, Ислам-курбаши располагает
какими-то документами своего друга Джумабая?
- Да, уважаемый господин.
- Что у него есть? - не выдержал Курширмат.
- Завещание.
- Как-кое завещание? - заикаясь, спросил Рустам.
Аскарали нагнулся к Исламу-курбаши, сложил ладонь рупором и крикнул:
- Дайте бумагу Джумабая, - и показал на грудь старика.
Курбаши понимающе кивнул и вытащил поблекший платок. Руки у него дрожали.
- Вот оно, - сказал Аскарали и развернул тугую трубочку плотной, старой бумаги.
- Прочтите, сын мой. У вас молодые глаза.
Джумабай завещал все свои сбережения, земли, скот воинам ислама. А именно - отряду Ислама-
курбаши.
- Как? - Рустам, нарушая правила приличия, вскочил.
Но Курширмат зло махнул рукой:
- Садись.
Фузаил Максум расстегнул кобуру маузера.
Только один Аскарали, казалось, не замечал, как напряжена обстановка. Выполняя просьбу
Садретдин-хана, он жертвовал своим драгоценным временем, но был учтив и вежлив.
- Сын мой, - снова обратился к нему муфтий, - познакомьтесь вон с той бумагой, сравните подписи.
Курширмат подал завещание Джумабая, представленное Рустамом.
- Н-да... - протянул Аскарали. - Здесь другая подпись. Кстати, дата весьма подозрительна. В ту пору
Джумабай уже был расстрелян большевиками. Впрочем, это можно уточнить. У Фруктового базара живут
еще несколько самаркандцев. - Аскарали с поклоном вернул бумаги муфтию. - Я рад, что молодые
друзья встретились снова на чужбине. - Впервые Аскарали повернулся к Махмуд-беку: - Ваш друг
детства очень переживал в Стамбуле, когда прочитал советскую газету.
- Какую газету? - насторожился Курширмат.
- Советскую. В ней ругали нашего Махмуд-бека.
- Верно, ругали! - подтвердил Садретдин-хан.
- Вот, вот. . Значит, я не ошибся? - обратился Аскарали к Рустаму. - Сам-то я этих газет не читаю.
- Не ошиблись, - пробормотал Рустам.
- Ну вот, значит, все и выяснилось, - улыбнулся Аскарали. - А теперь, уважаемые господа, разрешите
мне удалиться. Меня ждут дела. - Поклонившись, купец сумел ловко положить к ногам муфтия мешочек.
- Ислам-курбаши болен и живет в крайней нужде. Пусть это скромное приношение поможет продлить его
дни.
Аскарали обращался только к Садретдин-хану, но его слова услышали все.
- Похвально, похвально, мой сын, - растроганно произнес муфтий.
В мехмонхане снова воцарилось молчание: люди ждали, когда хлопнет калитка и зацокают, удаляясь,
веселые копыта.
Дервиш растирал комочки глины. Все внимательно, молча следили за этим нехитрым занятием.
Этот дервиш был не как все. Он трижды посещал Мекку. Бездельники, которые всегда находятся в
любом караван-сарае, слушали его, раскрыв рот.
Дервиш взял щепотку приготовленной ныли и посыпал язву на лбу. Рана была свежей и, конечно,
самодельной. Дервиши умели так надрезать кожу, что создавалось впечатление, будто рана произошла
от бесконечных поклонов всевышнему.
Паломник перемежал свой рассказ фразами из корана и подробностями, которые производили
впечатление на слушателей.
- Мы вошли через Баб-эс-Салам - Ворота Спасения. Все разулись. Большое счастье пройти через эти
ворота. - Дервиш - еще здоровый, сильный человек. Сквозь дыры грязной, засаленной одежды видны
широкие мускулистые плечи. - Кто-то указал на Каабу и крикнул: «Шуф, шуф эльбейт аллах эль-харам» -
«Посмотрите, посмотрите, дом господен».
Махмуд-бек стоял, заложив руки за спину, у стены. Не пристало же ученому человеку в хорошем
халате на голой земле устраиваться рядом с погонщиками-слугами, оборванными паломниками!