В эти трудные дни бакинские коммунисты провели здесь, на Петровской площади, две партийные конференции, на которых решался самый жгучий, самый животрепещущий вопрос — оставаться в Баку или эвакуироваться в Астрахань, чтобы там собрать силы и освободить город от власти контрреволюционеров и интервентов. Никто из комиссаров не хотел уезжать, но за эвакуацию проголосовало большинство коммунистов, и они подчинились. Имевшиеся в казне деньги — 20 миллионов рублей — было решено раздать рабочим, а оружие погрузить на пароходы и увезти с собой.
А пока комиссары делали все возможное, чтобы отсрочить роковую развязку, удержать Баку и тем самым спасти многотысячное немусульманское население города от банд мусаватистов, двигавшихся вместе с турецкими войсками.
Особенно остро переживал Шаумян. Еще был свеж в памяти недавний мятеж, унесший столько жизней и армян, в азербайджанцев, и русских.
Посоветовавшись с комиссарами, Шаумян предложил Петрову открыть артиллерийский огонь по Биби-Эйбату, где находились турецкие войска. Короткая команда, и первые снаряды со свистом пронеслись над головами бакинцев и упали в расположение турецких войск. В те же минуты с Петровской площади на находящийся в нескольких верстах от нее фронт поскакала сотня донских казаков во главе с Петровым.
Бой длился несколько дней. Поддержанная мощными артиллерийскими залпами, горстка храбрецов, оборонявшая Биби-Эйбат, не раз бросалась в контратаку и выбила турок.
Петров вернулся на площадь с кровавой повязкой на руке.
— Вы ранены? — испуганно спросил Фиолетов.
— До свадьбы заживет, — весело ответил Петров. — Башибузуков малость проучили.
Ехавший позади Петрова ординарец держал захваченное турецкое знамя.
Артиллерийский обстрел и атака кавалеристов Петрова застали турок врасплох, и они отступили. На несколько дней оккупация Баку была отодвинута.
Но решение об эвакуации оставалось в силе. Перед тем как покинуть город, было решено выпустить воззвание к бакинским рабочим. Его написал Шаумян.
Сразу же встал вопрос, где напечатать воззвание. Дороги были не только дни, но и часы. Большевистские газеты были закрыты, типографии отобраны. Выручил Анастас Микоян. По поручению Бакинского комитета партии отряд рабочих под его руководством силой захватил одну из типографий. Печатный станок крутили вручную, при свечах и лампах, так как света не было. Последний, нелегальный номер «Бакинского рабочего» был напечатан и распространен среди населения.
Тогда же увидело свет и воззвание, подписанное Бакинским комитетом РКП (большевиков). В нем подробно излагался ход событий за последние дни, разоблачались ложь и клевета, распространявшиеся против большевиков, объяснялось, почему принято решение об эвакуации революционных военных сил.
Воззвание заканчивалось словами: «…город будет спасен не белым флагом действительно трусливых аветисовых и амазаспов… и не мифической помощью англичан и их прислужников, а войсками рабоче-крестьянской России, идущей к нам на выручку, советскими войсками.
Товарищи рабочие! Идите под знамена отряда т. Петрова, под знамена дорогой нам рабоче-крестьянской России, откуда он прислан!
Да здравствует борющийся бакинский пролетариат!
Да здравствует Великая Российская Социалистическая Республика Советов!»…
Почти все суда были нефтеналивные, с низкими покатыми палубами. На них грузили орудия и снаряжение. Приторно пахло нефтью. В загонах из толстых досок косили испуганные глаза отощавшие армейские кони.
Беспрерывно плакал чей-то грудной младенец, и мать качала его на руках, испуганно поглядывая на комиссаров: как бы из-за этого плача не ссадили ее с парохода, ведь мешает, но Фиолетов подошел к ней, по привычке пошарил в карманах — нет ли конфетки? — и смутился, потому что конфет сам не видел целую вечность, пощелкал перед ребенком пальцами, и малыш замолк, заморгал глазами и успокоился.
В Баку оставалась мать, никуда не захотела ехать, да и куда поедешь с лежачим отчимом. Фиолетову стало стыдно, что он так редко в последнее время бывал у матери. Может быть, еще успеет? Он уже собрался сказать Шаумяну, что поедет в Белый город, как подошел дежурный.
— Товарищ комиссар, там к вам какая-то старуха просится. Пропустить?
У Фиолетова екнуло сердце, он пошел вместе с дежурным к перекрестку, где стоял часовой, и увидел мать, в черном платке, несмотря на жару.
— Вот, Ванюша, проститься пришла… — сказала она жалобно и протянула ему узелок. — Тут твои коржики любимые, может, погрызешь.