— Съел, съел, мама.
С вечера он попросил ее сварить на завтрак жиденький кисель и приспособил для него плоскую флягу, в которой отчим однажды принес водку, оторвал от старого полотенца тряпицу, чтобы мазать листовки киселем. Фляга помещалась в левом кармане, листовки — в правом, так что их легко было вытаскивать по одной.
— Хоть с работы-то вовремя приди, — крикнула ему вдогонку мать.
Ему нравилось выполнять поручения, которые давали то Вацек, то Лидия Николаевна, то Авель. Поручения были связаны с опасностью, с риском, и он знал об этом, по именно это, возможно, и составляло особую, жуткую прелесть. Раздавал открытки с карикатурным изображением царя. Хранил у себя пакет с «противуправительственной литературой». И вот сейчас готовился расклеивать листовки.
Ночью он конечно же прочитал одну из них. Впрочем, они все были одинаковые, напечатанные на осьмушке серой бумаги:
«Российская социал-демократическая рабочая партия. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Приближается наш пролетарский праздник — Первое мая.
Товарищи рабочие! Выходите смело на улицу, стройтесь в ряды! И как только гордо взовьется наше красное знамя, сомкнитесь теснее вокруг него и несокрушимой стеной оградите его от нашего общего врага… Покиньте же тротуары! Завладевайте скорее широкими улицами!
Долой самодержавие! Да здравствует политическая свобода!»
Балаханские улицы были еще безлюдны, пусты, но промыслы работали, для них не существовало ни ночи, ни обеденного перерыва, ни праздников. Надрывно гудели нефтяные фонтаны. Скрипели лебедки, булькала выливаемая из желонок нефть. Вечно горящие газовые факелы освещали копошащихся вокруг буровых людей, похожих на тени.
Фиолетов выбрал место потемнее, достал листовку, смазал ее киселем и прилепил к забору. Через час мимо пройдут сотни рабочих — со смены и на смену, — и кто-нибудь увидит, прочтет… Вторую листовку он приклеил к двери казармы. Это было рискованно — внутри всегда кто-нибудь бодрствовал, — но Фиолетов, казалось, забыл об осторожности и третью листовку оставил на стене конторы промыслового участка. На крылечке сидел старый сторож и мирно спал.
Фиолетова охватило радостное чувство удачи, когда все кажется выполнимым, все по плечу. Да и как было не радоваться! Он молод, здоров, в меру своих шестнадцати лет силен, и, главное, он делает сейчас полезное порученное ему дело. Он дал слово и держит его! И если на первомайский праздник выйдут рабочие Балахан, если они покинут тротуары и займут улицы, то в этом будет хоть маленькая, но и его заслуга.
Думая об этом, он не заметил, как очутился вблизи скважины, на которой работал Абдула, решил заглянуть к нему.
Фиолетов налепил на входные ворота листок и подошел к сторожу.
— Салям алейкум (здравствуйте)! — обратился он по-азербайджански. — Мне надо видеть Абдулу Байрамова. Я его друг.
— Абдулу? — переспросил старик. — Да прольет аллах свой свет на этого доброго юношу! Если ты его друг, то пройди.
Под копытами ходившей по кругу лошади с завязанными глазами чавкала грязь — смесь земли, воды и нефти. Остро пахло чем-то гнилым, серой, першило в горле, но Фиолетов ко всему этому уже привык и не обращал внимания.
Через раскрытую дверь башни, возведенной над скважиной, был виден дрожащий, туго натянутый канат, которым вытаскивали наполненную нефтью желонку — длинное узкое и липкое ведро с клапаном на конце, как на рукомойнике. Во все стороны тугими нитями брызгала нефть.
Абдулу он нашел там, где и полагалось находиться тартальщку, — в тартальной будке, сколоченной из досок. Тартальщик должен был следить за движением желонки, чтобы она не застряла при спуске в скважину.
Вот она вышла из земли, проплыла чуть в сторону, к желобу, силой своей многопудовой тяжести нажала на клапан внизу, и в желоб хлынул черный поток нефти.
— Здравствуй, Абдула! — крикнул Фиолетов.
Абдула отвел взгляд от желонки.
— Здравствуй, Ванечка! Что-нибудь случилось, что пришел?
— Ничего не случилось, Абдула. Просто был по соседству.
— Это хорошо, что зашел… Обожди маленько, скоро гудок.
Смена на скважине заканчивалась за час до начала работы в мастерских, и у Фиолетова оставалось немного свободного времени.
— Все ли здоровы у тебя? — спросил Абдула, выйдя из будки. По восточному обычаю он обязательно осведомлялся о благополучии всех родственников.
— Здоровы, Абдула. И когда я отучу тебя каждый раз об этом спрашивать… Ладно, как твои отец, мать, здоровы ли?