Аня сорвалась со стула.
— А ты не изменил своих убеждений, ты, твердый и неуступчивый, а я, идиотка, поддалась и поверила обману, перетерпела, переплакала… А он что? Никогда обо мне не спрашивал? Спрашивал, конечно, но ты молчал, ты, деревянный чурбан, ты, жестокий человек! Не дай бог, чтобы мы все были такими… Лучше бы было всем нам погибнуть…
— Аня, Аня!
— Где он, пойду к нему…
— Увидишь его после боя, никто тебя не пустит на передний край, завтра идем в наступление через Мерею.
— А вдруг я его не увижу? Он в окопах, а ты?!
— Я тоже буду там, — спокойно сказал Павлик. — Там также и мой сын…
— Твой сын?! — Минуту Аня стояла неподвижно от удивления. — Збышек здесь? И конечно, обращается к тебе: «Гражданин поручник»?.. — Девушка взяла свой вещмешок и пошла к двери.
— Подожди, провожу тебя к Микулке.
— Сама найду дорогу. Оставь меня, Зигмунт. Может, позже, когда все забудется. Может, никогда. Сейчас хочу быть одна, во всяком случае, не с тобой…
Темная ночь, из окопов почти ничего не видно. Завтра будет бой, солдаты не спят, вслушиваются в тишину, которая сейчас наводит на них страх и одновременно вселяет надежду. Все волнуются перед боем, представляют себе наступление — местность, простреливаемую огнем. Ощущаешь ли боль, когда в тебя попадет пуля? Кажется, только потом ее почувствуешь. «Самое страшное, братцы, ранение в живот. Не жри перед боем. А если уж наелся, то так, чтобы потом себя не жалеть». Конечно, это историческая минута, а тебе выпала такая доля, и ты должен платить полной ценой за участие в этом историческом событии. Интересно, кто пойдет первым? Конечно, первый полк и первый батальон…
В окопах, у Радвана в роте, капрал Граля скручивал папиросу.
— Боишься? — спросил он сидящего рядом Козица.
— Чего?
— Когда человеку двадцать лет, он не думает о смерти. А я думаю о жене.
— Самое лучшее, — вставил Кжепицкий, — проспать до самого наступления.
— А я так верю, — отозвался Шпак, — что мы останемся живы. Чувствую это. Должна же быть какая-то справедливость на свете…
Кто-то рассмеялся.
— А богу помолился? — спросил Оконьский, на этот раз без злобы.
— Помолился, — ответил очень серьезно Шпак, — и очистил у ксендза свою душу от грехов…
Когда Вихерский зашел в укрытие, Радван как раз рассматривал фотографию Ани. Быстро спрятал ее в карман.
— Ты официально, как офицер штаба, — спросил Радван, — или по личным мотивам?
— Скорее по личным. — Вихерский сел и достал из кармана плоскую бутылку. — Знаешь, как это выглядит. Десять раз начальник оперативного отделения писал проект приказа…
— Берлинг хочет, чтобы боевое крещение удалось на славу…
— Да. Наступаем на узком участке Ленине, Сысоево. Насколько ориентируюсь, враг имеет здесь глубоко эшелонированную оборону… Правда, данные не точные.
— Точные данные, — Радван был немного саркастичен, — будут иметь историки. Они вам скажут, где вы напортачили. А оборону немцы имеют крепкую. Интересно, как танки пройдут через эту болотистую речку…
— Как-нибудь пройдут…
— «Как-нибудь, как-нибудь», — передразнил Радван. — В школе подхорунжих говорили по-другому.
— Командир все очень точно разъяснил… А разве можно предвидеть развитие боя?
— Однако, — сказал Фадван и посмотрел в сторону немецких окопов, — хорошо думать, что они там сидят и боятся. Знают, что мы пойдем в наступление, только не знают когда. Они уже не безнаказанны и не уверены в победе, как в тридцать девятом году. Понимаешь, в Сентябре они были для меня недосягаемы.
Сейчас чувствую, что могу им отомстить. Что я — не хуже их!
— Ты мог бы, конечно, — Вихерский легко улыбнулся, — провести беседу перед наступлением. Вздремни, у нас есть еще пара часов.
Бой для роты Радвана должен был, однако, начаться раньше, чем для других подразделений. Начало артиллерийской подготовки назначено на восемь часов двадцать минут, но около шести утра командир батальона майор Ляхович получил приказ провести разведку боем.
Позже те, кто останется в живых, и военные историки, которые никогда здесь не были, станут оценивать ход битвы, правильность приказов, обоснованность принимаемых решений, точность их выполнения. Двенадцатого октября ранним утром можно было только оценить трудности поставленных задач. Разведка боем предполагала начало действий после пятиминутного огневого налета с целью удержаться на занятом рубеже до начала общего наступления. Ляхович сказал: «Разгромят мне немцы батальон», возможно, добавил, что думает об этом приказе, и решил, какую роту послать… Инструктор отделения политико-воспитательной работы Павлик, которого недавно, не без причины, назвали «чурбаном», решил участвовать в наступлении, а Радван, когда начался пятиминутный огневой налет, поднял роту. Это значило, что он первым во мгле выскочил из окопа и крикнул: «Вперед!» Сердце стучало в груди, желудок подступал к горлу, но это не был страх. Неожиданно появился приступ острого кашля, который вдруг прекратился, влажный воздух наполнил легкие. Несколько десятков метров шли в полный рост, как на параде, затем вспыхнули ракеты, их накрыл ураганный огонь немецких минометов. Но, по крайней мере, теперь известно, какая здесь у них оборона! Вошли в болото, шли вброд через Мерею, не чувствовали холода, даже не слышали немецких пулеметов. Те, которые отдали приказ на разведку боем, все представляли теоретически, а солдаты шли не по карте, а брели в грязи в направлении немецких окопов. Падали в болото. Павлик бежал рядом с Радваном и сейчас восхищался им: поручник шел как на плацу.