Ударные снова начинают играть кто в лес, кто по дрова. На этот раз смятение в их ряды вносит не треугольник, а малый барабан, в который кто-то немилосердно колотит. Потом удары внезапно смолкают, и свет падает на сидящего за партой САШУ. Рядом с ним стоит проколотый, искореженный барабан. Учительница неподвижно стоит рядом. Возможно, но не обязательно: фонограмма с записью шума на детской площадке.
Класс
Учительница. Вот, значит, как ты отвечаешь на мое доброе отношение? Наверно, твой отец тоже так начинал. Сначала — портил школьное имущество. Потом водил дружбу со всякими сомнительными личностями. Ну а потом начал писать письма, клеветать на Советскую власть. Сплошное вранье! Врал своим начальникам, партии, газетчикам… иностранцам…
Саша. Папа никогда не врет. Он меня ремнем выдрал, когда я раз соврал.
Учительница. Он врал! Бомбардировал своими наветами газету «Правда»! На что, интересно, он рассчитывал?
Свет над учительницей и Сашей гаснет, как только Александр начинает говорить.
Александр. Меня положили в Ленинградскую специальную психиатрическую больницу на Арсенальной улице, и я провел там тридцать месяцев, в том числе два месяца голодовки. Умереть тебе, конечно, позволят, но только анонимно. Если твое имя известно на Западе, твоя смерть им неудобна. Хлопот не оберешься. Ведь с прошлым, когда там тройки всякие или вовсе без суда и следствия, давно покончено. Россия — цивилизованная страна, тут «Лебединое озеро» танцуют лучше всех в мире и людей в космос запускают. Так что если вдруг кто-то вздумает свести себя в могилу голодовкой, неудобно получится, неловко. Через пару недель голодовки ко мне привели сына, чтобы он уговорил меня начать есть. Но он, хотя ему было тогда девять лет, не очень понимал, что сказать.
Саша (говорит из класса, не обращаясь к Александру впрямую). Пришло письмо, из-за границы. Там вырезка из газеты с нашей фотографией.
Александр. А что там написано?
Саша. Не знаю. Там все по-английски.
Александр. Как в школе дела?
Саша. Нормально. Геометрию начали учить. Ничего не понимаю.
Александр. Как бабушка?
Саша. Хорошо. От тебя пахнет, как от Ольги, когда она ногти красит.
Александр. Что еще за Ольга?
Саша. Она теперь живет в твоей комнате. Пока тебя нет.
Александр. Ясно. Хорошо.
Саша. Тебя тут ногти заставляют красить?
Диалог на этом заканчивается. Снова — соло Александра.
Александр. Если человек долго не ест, от него начинает пахнуть ацетоном, это такая жидкость для снятия лака. Когда запасы протеина и углеводов в организме иссякают, начинается метаболизация жиров, а ацетон — побочный продукт этого процесса. Так что можно сказать и наоборот: от девушки, стирающей лак с ногтей, пахнет голодовкой. Через два месяца можно было запросто снимать лак моей мочой. Поэтому они снова привели ко мне Сашу. Он меня как увидел — вообще не смог говорить.
Саша (кричит). Папочка!
Александр. Тогда они сдались. А когда я немного оправился, меня перевели сюда. Это значит, что меня решили отпустить. Попасть с Арсенальной в обычную горбольницу намного труднее, чем из горбольницы на улицу. Но у них на все свои правила. Все — как положено, все — как подобает. На это уйдет еще сколько-то времени, но это уже ерунда. Я пока почитаю «Войну и мир». Все будет хорошо.
Оркестр.
Класс
Эта сцена происходит в музыкальном обрамлении, и завершает ее соло Врача на скрипке, которое постепенно переходит в следующую сцену.
Саша. Треугольник — это кратчайшее расстояние между тремя точками.
Учительница. Что за бред?
Саша. Круг — это самое большое расстояние до одной и той же точки.
Учительница. Саша!
Саша. Плоская фигура, ограниченная высокими стенами, — это тюрьма, а не больница.
Учительница. Тише!
Саша. Мне все равно! Он ничем не болел дома! Никогда!
Музыка.
Учительница. Не плачь.
Музыка.
Все будет хорошо.
Музыка переходит в соло на скрипке. Освещение в классе гаснет.
Кабинет