Кожаный чехольчик с ключами висел у мента на поясе. Не тратя времени на возню с застежкой, Юрий отодрал его с мясом, вытряхнул оттуда связку ключей, отыскал среди них трубчатый ключик от наручников и снял браслеты. На все ушло секунд двадцать; он еще успел после недолгих колебаний завладеть пистолетом оперативника Вити и даже засунуть его в карман, прежде чем через открытую переднюю дверь в салон просунулась широкая, красная физиономия со стрижкой ежиком и с выражением хмурой озабоченности. Это был водитель «Лексуса».
– Ни хрена себе; – сказал он, оглядев салон. – А вам, пацаны, крепко досталось. Нет, ты понял, а? Баба за рулем – что может быть хуже? И главное, убежала, как будто ее не найдут... Вот сука!
– Это она, наверное, с перепугу, – сказал Юрий, спокойно открывая дверь и выходя из машины.
– Все бабы – дуры, – сказал владелец «Лексуса». Он был высокий, с жирным лицом, большим, горделиво выпяченным брюхом и тонкими ногами, торчавшими из просторных, ниже колена, шортов. На шее у него сверкала и мягко переливалась толстая золотая цепь, запястье левой руки охватывал ремешок, на котором болталась сумочка с документами.
Юрий пробормотал что-то сочувственное, и, как только водитель «Лексуса» отвлекся от него, сосредоточившись на своей разбитой фаре и треснувшем бампере, боком вдвинулся в уже успевшую собраться вокруг места аварии небольшую толпу, протолкался через нее и быстрым шагом двинулся в сторону, противоположную той, куда убежали Марина Медведева и Одинцов.
Оставив жену на даче присматривать за дочерью и наводить порядок на разгромленной доблестным столичным ОМОНом веранде, главный редактор еженедельника «Московский полдень» Дмитрий Светлов оседлал свой видавший виды «Опель» и помчался в Москву со всей скоростью, на какую была способна машина. По дороге он, рискуя жизнью, сделал не менее дюжины телефонных звонков, не давших никакого положительного результата, если не считать парочки довольно расплывчатых обещаний посмотреть, что тут можно придумать.
Одинцову он так и не дозвонился – его телефон все время был занят, из чего следовало, что майор попросту не хочет отвечать на звонки господина главного редактора. Это нисколько не удивило Дмитрия; он уже давно отвык удивляться чему бы то ни было, коль скоро речь заходила о Филатове, но поведение Одинцова, который откровенно от него прятался, Светлов счел, мягко говоря, некрасивым и сделал в памяти глубокую зарубку по этому поводу.
Он звонил бы и дальше, но тут в его мобильнике села батарейка, и Дмитрию ничего не оставалось, как убрать телефон и сосредоточиться на управлении автомобилем. Въехав в город, он оказался в очень неприятном положении человека, который всю дорогу спешил куда-то, боясь опоздать, а когда добрался до места, вдруг обнаружил, что понятия не имеет, куда он, собственно, торопился. Куда увезли Филатова, он не знал, идти ему было некуда и обращаться не к кому; звонки на Петровку, по отделениям милиции и даже на Лубянку ничего не дали, как будто Юрия увез не ОМОН, а какая-то банда похитителей людей. Дмитрий просто не знал, что еще можно предпринять. Он мог, конечно, попытаться лично встретиться с людьми, которых все утро доставал по телефону, но было ясно, что это ничего не даст: тон телефонных бесед не располагал к личной встрече, Светлов понимал, что излишняя настойчивость тут приведет лишь к тому, что перед ним будут захлопывать двери. В то же время просто махнуть на все рукой и предоставить событиям идти своим чередом Дмитрий не мог: когда-то Филатов, которого об этом никто не просил, спас ему жизнь, и Светлов полагал, что этот долг не из тех, с которыми можно расплатиться словами и мелкими услугами, не говоря уже о деньгах.
Поскольку план дальнейших действий никак не желал вырисовываться, Дмитрий отправился в редакцию, собрал по телефону лучших своих репортеров и провел короткое совещание, в ходе которого распорядился отменить все текущие дела и сосредоточиться на поисках Филатова. Он рассуждал просто: кто-то из дежурных милиционеров солгал ему по телефону, не захотев признаваться, что в лежащем у него на столе списке задержанных значится имя Юрия Филатова. Лгать по телефону легко и просто, поскольку в качестве последнего средства у лжеца всегда имеется в запасе возможность бросить трубку. Вот пускай теперь попробуют обвести вокруг пальца его репортеров – людей бывалых, опытных, начисто лишенных стеснительности, ничего не боящихся, умеющих задавать правильные вопросы и обладающих отменным чутьем на ложь! Пусть попробуют солгать им в глаза, в объективы камер, в услужливо подставленные микрофоны, и солгать так, чтобы им поверили!
Коллектив принял поставленную шефом задачу близко к сердцу – Филатова здесь знали, помнили и любили. Из сейфа была извлечена подробная карта Москвы, кто-то приволок полный список отделений милиции, и в течение четверти часа каждый получил свой «огород», который ему следовало оперативно окучить. Разослав людей, Дмитрий подвинул поближе к себе телефон, поставил мобильник на подзарядку, включил компьютер и, почесав в затылке, приступил к подробному, высокохудожественному и предельно колкому описанию штурма собственной дачи. Сие творение, если понадобится, Дмитрий предполагал направить прокурору Москвы с одновременным опубликованием его в газете. Это был последний, отчаянный и очень рискованный шаг (нельзя принародно швыряться калом во власть имущих!), но Дмитрий хотел заранее подготовиться к самому скверному исходу, чтобы, когда придет время, врезать по Петровке со всех сторон.
После второго абзаца он поймал себя на том, что все больше увлекается составлением своей кляузы. Будучи главным редактором, он редко имел возможность заняться чисто журналистской работой, редко получал шанс мастерски, как он умел, дать кому-нибудь по соплям, и теперь, когда такой шанс ему представился, от души наслаждался процессом, испытывая, правда, некоторую неловкость из-за этого своего наслаждения. Впрочем, так бывало почти всегда: работа доставляла ему удовольствие, а писать, как правило, приходилось о вещах, в которых не было ничего хорошего.
В разгар творческого процесса дверь кабинета отворилась, как всегда без стука, и в щель из коридора просунулась лохматая голова одного из верстальщиков.
– Доброе утро, шеф, – прогудел он, поблескивая очками.
Светлов посмотрел на часы. Было начало первого, но для верстальщиков, которые работали в основном по ночам, это была несусветная рань.
– Привет, – отрывисто бросил он, перечитывая последнюю строчку, чтобы, отвлекшись, не сбиться с мысли и не потерять набранный темп. – Что у тебя?
– У меня дамочка, – ответил верстальщик. – Упакованная. Ищет главного редактора. Наверное, права качать явилась. Я сказал, что узнаю, на месте ли вы. Может, вы запретесь, а я ее тихонечко налажу куда подальше?
– Было бы неплохо, – задумчиво сказал Светлов, очень не любивший дамочек, время от времени приходивших в редакцию качать права.
Заняв после покойного Мирона пост главного редактора, Дмитрий долго и упорно боролся за то, чтобы на страницах газеты не было не только откровенной лжи, но и непроверенной информации. Это дало парадоксальный результат: количество желающих не оставить от редакции камня на камне не только не уменьшилось, но и, наоборот, резко возросло. Поразмыслив, Дмитрий понял, в чем секрет: опровергнуть откровенную ложь ничего не стоит, поэтому от нее частенько просто отмахиваются, как от назойливой мухи. А когда кто-то во всеуслышание произносит правду, которая тебе не по нутру, поневоле возникает острое, труднопреодолимое желание поскорее заткнуть правдолюбцу рот. И хотя любители доказывать, что черное – это белое, и наоборот, являлись в редакцию едва ли не каждый день, и притом не по одному разу, полюбить эту часть своей профессии Дмитрий Светлов так и не сумел. А если уж говорить начистоту, положа руку на сердце, то он не особенно к этому стремился, ибо не без оснований подозревал, что, полюбив склоки, незаметно для себя станет совсем другим человеком таким, от которого в ужасе сбежит любимая жена и которого тот же Филатов будет старательно обходить стороной, чтобы сгоряча не замарать рук о его физиономию.