- Что ты пристал? - спросила она. - У меня только и забот что караулить Инку!
Ну что было спрашивать с этой отягощенной заботами девчонки?
- Не волнуйся, они все равно проиграют, - сказал я и пошел к воротам. Мне так нужна была Инка. Мне так необходимо было рассказать ей, зачем меня вызывали в горком. Но снова идти в горком не имело смысла: ее наверняка там давно не было.
Я постоял на улице. Бархатно-черные тени акаций резко отделялись от выбеленной солнцем мостовой. На другой стороне тянулась низкая ограда порта. За пологой кромкой берега неподвижно переливалось море. И на желтом песке чернели просмоленные борта парусно-моторных баркасов.
Все еще не зная, куда идти, я пошел по улице. Инка догнала меня на углу и, часто дыша, забросала словами:
- Я уже все знаю... Я так бежала, так бежала! Я обегала весь город. - В этом она могла меня не уверять: представить ее спокойно идущей по улице, когда она меня ищет, было просто невозможно. - Наши на пляже. Женя устроила Витьке скандал: она боится, что его пошлют в город, где нет консерватории.
Инка торопилась выговориться, пока я ее не остановил.
- Ты только подумай, - говорила она, - папа и ты - вы оба военные. Папа, наверное, получит капитана. Его аттестовали на майора, но он говорит, что получит капитана...
Был единственный способ остановить поток Инкиных слов:
- Ты откуда сейчас появилась?
- Из школы.
- А как ты попала в школу? Через забор?
- Не могла же я обегать целый квартал. Ты подумай, я заглянула через забор - увидела Райку. Она злющая оттого, что проигрывает Юрка. Райка сказала, что ты только что вышел на улицу.
Из ворот вышли учителя, и, чтобы не встречаться с ними, мы повернули за угол. Я шел немного впереди, Инка даже не пыталась меня догнать: она прекрасно видела, что я злюсь.
- Почему не ждала меня в школе?
- Я ждала, знаешь, как долго ждала. Я так долго ждала, что просто не могла больше ждать.
Когда я говорил, мне, чтобы видеть Инку, приходилось поворачивать голову. Каждый раз, когда я это делал, я встречал ее взгляд.
Я никогда не видел расплавленного золота, но был уверен, что оно такого же цвета, как Инкины глаза. Такие глаза, как у Инки, я видел еще у рыжих собак. Инка тоже была рыжая - вся рыжая, от пышных волос и крупных веснушек вокруг носа до золотистого пушка на ногах.
Долго злиться на Инку было просто невозможно. Я замедлил шаг, и Инка пошла рядом со мной, как будто ничего не заметила.
Теперь говорил я. Никто так, как Инка, не мог меня слушать. Я рассказывал Инке все, что меня занимало. Если она понимала меня, то это означало, что все, о чем я говорил, додумано мной до конца. Когда она переставала слушать, я улавливал в своих словах противоречия, умолкал и не мог успокоиться, пока не разрешал их. Своей железной логикой, которую так хвалили учителя, я был обязан Инке.
- Я просто не знал, что могу стать военным, - говорил я. - Тут даже сравнивать нечего: геолог и военный. Командир совмещает в себе очень много профессий. Во-первых, учителя - командир должен обучать подчиненных. Во-вторых, инженера - в армии сейчас столько техники. В-третьих, надо очень хорошо знать историю. Кто знает, может быть, битва при Каннах поможет выиграть решительное сражение за коммунизм? А может быть, и не при Каннах, а под Верденом, или, скажем, военные реформы Македонского подскажут новую организацию армии...
Я говорил так, будто всю жизнь мечтал о профессии военного и досконально изучил все ее особенности. Точно так же совсем недавно я доказывал преимущества профессии геолога. Но какое это имело значение? Главным для меня было убедить себя и Инку, что нет ничего удивительного в моем решении изменить свое будущее: больше всего я боялся показаться в Инкиных глазах легкомысленным. Все, что я говорил, пришло мне в голову по дороге из горкома до школы, пришло потому, что все это я уже читал в газетах, слышал от военкома и от Алеши Переверзева. Но эти мысли уже стали моими, я подпал под их влияние, они начали руководить моими поступками.
- В военном училище учатся всего три года, правда? - спросила Инка.
- Да...
- Значит, не через пять лет, а через три года ты уже будешь совсем, совсем самостоятельным?
- Конечно...
- Ты знаешь, Володя, я порочная... Я спросила у мамы, когда мне можно будет выйти за тебя замуж, а она сказала, что пока ты не станешь самостоятельным, даже думать об этом порочно.
Инка сбоку из-под ресниц поглядела на меня: ей, видите ли, необходимо было удостовериться, какое впечатление произвели ее слова.
Я весь покрылся испариной: мне стало понятно, почему Инкин отец называл меня женихом. Я сдвинул брови - от этого Инка всегда приходила в трепет.
- Ну что я такого сказала, что я сказала? - быстро заговорила Инка. Разве я виновата, что мне без тебя бывает очень скучно? Через три года ты уже будешь лейтенантом. Тебе будет только двадцать один год, а ты уже лейтенант! Ты будешь жить в Севастополе или Кронштадте, а может быть, во Владивостоке... И я к тебе приеду. Нет, ты лучше заедешь за мной... Нет, лучше я, а ты будешь встречать меня на вокзале с цветами.
- Романтика! - небрежно сказал я, изо всех сил стараясь удержать грозное положение бровей, но они предательски расползались.
Мы шли по центральной улице. Идти на пляж было уже поздно. Улица пряталась в густой тени акаций, а там, где солнце пробивало тень, на стенах домов выступали ослепительно-белые пятна. Узкий тротуар заполняли прохожие. Казалось, они просто гуляли, и когда заходили в магазин, то было похоже, что они делают это так, ради любопытства. Им не было никакого дела до нас, так же как и нам до них.
Потом мы сидели на Приморском бульваре. Наша скамья стояла у самого края набережной. Море вспухало и опадало внизу у наклонной стены, то бесшумно вползая на нее, то ударяя. И удары были похожи на ласковые шлепки. Плавали бурые комки прошлогодних водорослей, окурки, клочки бумаги. Они то поднимались, то опадали, оставаясь на месте. Горизонт закрывала белесая пелена, прорезанная косыми полосами: с моря надвигался дождь, а над городом по-прежнему светило солнце.
Я вспомнил, что не узнал у Инки главного.
- А как ты написала сочинение? - спросил я.
Инка махнула рукой:
- Написала...