— Куда ты полез? Твой удел чирикать воробьем, а ты решил запеть иволгой! (Вот так сразу поставил меня на место).
Крайне редко я слышал от Мазнина слова одобрения (опять музыкального свойства, типа:
— Есть просто звук, а есть звук с вибрацией. У тебя с вибрацией.
А на мое шестидесятилетие в нижнем буфете ЦДЛ Мазнин, словно патриарх, встал с рюмкой водки и гаркнул:
— Тихо! Я буду говорить!
Он произнес впечатляющую речь о значении литературы в наше время (разумеется, с патетическими замысловатостями), закончив словами Лескова: «Мы не продавались ни за какие деньги». Обо мне сказал всего одну, но сильную фразу:
— Ленька никогда не служил желтому дьяволу!..
Понятно, и ругательства, и похвала особенно врезаются в память, ведь их слышишь не каждый день. Например, мои рассказы о животных поэт В. Устинов назвал «милосердной прозой», а редактор И. Жданов эти же рассказы — «схемами». Бывает, на тебя выливают коктейль из противоположных понятий. Как-то поэт Ю. Шавырин сказал мне:
— Пишешь длинно и все разжевываешь, но вообще интересно. И фамилия у тебя хреновая, возьми псевдоним.
А мой друг поэт Эдуард Балашов, как мне передали, отругал меня «за безбожье», но назвал «скрытым гением». (Ясно, он так не считает, просто склонен к мощным выражениям). Короче, литераторы швыряют копья направо-налево, совершенно не заботясь о жертве, а в тебе потом эти копья сидят, как занозы.
Мазнин бесспорно яркая индивидуальность, ключевая фигура в отряде детских писателей, фигура — та еще! — но одним особенно резко отличается от всех — своей филантропией. Он постоянно кому-то помогает, покровительствует молодым и даже возится с явными графоманами. Когда у него появляются деньги, он тратит их не считая, и тратит красиво: ему ничего не стоит купить костюм рабочему ЦДЛ Пал Палычу, отдать незнакомому человеку гонорар, который получил за вышедшую книгу (Воробьеву); бывало, выпьет и каждому встречному сует десятки-двадцатки. Когда пьяный водитель разбил мою машину, не кто иной, как Мазнин бросил нашим общим друзьям клич — «Надо скинуться Леньке хотя бы на подержанную машину».
Ко всему, Мазнин сделал великое дело: откопал в библиотеках десятки репрессированных и забытых литераторов. Ну, а с теми, кто добился высот, у него особый разговор — они не дождутся от него потока хвалебных слов, в лучшем случае — пару фраз, зато сполна услышат критики. Он ругал и Чуковского, и Маршака:
— Чуковский был злой старик. Никого не любил, ни детей, ни писателей. А Маршак… Если у Маршака отнять английскую поэзию, от него ничего не останется.
Особенно его раздражают популярные поэты эстрадники — их он называет «шушерой», а пародистов — «паразитами на теле автора» (художник Л. Токмаков выражается еще резче: «Пародисты — трупоеды, которые выискивают огрехи авторов»). Но, как ни странно, Мазнин хвалил Хармса, называл «Маяковским в детской литературе».
Много лет Мазнин был примерным мужем и заботливым отцом и не зря слыл счастливцем. Но вдруг на него посыпались удары судьбы: жена совершила проступок и он ушел из семьи (позднее вернулся, но, понятно, все уже было не то), внезапно умер старший брат, за ним — мать; дочь не поступила в институт, вышла замуж, но вскоре вернулась домой с ребенком. Потом Мазнин где-то раскритиковал литературных генералов (в том числе С. Михалкова) и евреев (хотя сам наполовину еврей), и его перестали печатать, но он из породы стойких, не сломался.
Я помню похороны его матери… Мы приехали в подмосковную деревню на берегу Москва-реки. День был солнечный, жаркий. Покойную должны были отпевать в церкви и, в ожидании священнослужителей, мы с Мазниным закурили и прошлись по деревне.
— Здесь полдеревни носит мою фамилию, — сказал он. — Здесь прошло мое детство. По этому дубу я лазил мальчишкой, в этом пруду удил карасей… На этом месте почтальон вручил мне похоронку на отца.
Мы подошли к палисаднику, где какая-то старуха, дальняя родственница Мазнина, рвала цветы для покойной.
— А вот отсюда мой дед стрелял в царя, когда тот плыл на пароходе, — сказал Мазнин, но старуха сразу на него шикнула: