— «Два стишка» — это ладно, а вот «чай с чаинками» — это дело серьезное, — горько усмехнулся Мазнин.
А я вспомнил, как неделю назад зашел в ресторан «Минск», где руководителем ансамбля был мой приятель пианист Борис Акимов. Мы взяли по рюмке водки, сели за оркестрантский столик и в этот момент в ресторане появилась делегация американцев во главе с Фордом.
— Они подписывают какой-то контракт с нашими деятелями, — объяснил мне Акимов. — Каждый вечер у нас ужинают.
В тот раз американцам, как всегда, накрыли стол на десять персон, а их пришло двенадцать. Метрдотель растерялся, засуетился.
— Что ж делать? — спрашивает.
А один американец, высокий, седой, «чепуха, — говорит, — сейчас все устроим», и пододвинул стол, стоящий рядом; пошел на кухню, притащил тарелки, вилки.
— Кто это? — спросил я у Акимова.
— А это и есть Форд.
«Вот что значит настоящая, врожденная культура, — подумалось. — Они опускают разные условности и выше всяких чаинок».
Все наши любовницы уже в прошлом, и за давностью времени мы говорим о них спокойно. Иногда и в компании с женами не держим язык на привязи, ударяемся, дуралеи, в романтические воспоминания, приукрашивая события и подтрунивая над собой. Жены в курсе всего, и принимают нас такими, какие мы есть, только посмеиваются над нами, старыми бабниками.
Много в чертяке Мазнине отличных качеств, кроме привязанности к разным идиоткам (такие, как я, и вовсе привязывались к порочным стервам); например однажды, будучи выпивши, на вечере памяти Барто он бросил вызов сильным мира сего, бесстрашно сказал правду в глаза и Михалкову и Алексину (по делу прочистил их, да так, что сам испугался своей смелости), после чего Кушаку приходилось всячески оправдывать его перед литературной властью.
Еще раньше Мазнин примкнул к поэтам В. Лазареву и Т. Глушковой, занимающих антисионистские позиции (хотя сам Лазарев еврей, он боролся с еврейской корпоративностью; в частности, воевал с поэтами песенниками Пляцковским, Резником, но позднее все же эмигрировал в Израиль). Понятно, за эту праведную деятельность, многие евреи повесили на Мазнина ярлык «антисемит», что жутко далеко от истины — на самом деле он антисионист.
В Мазнине силен дух противоречия. Стоило мне похвалить какого-нибудь литератора, как он разделывал его под орех (он умелец по этой части); если я начинал ругать, он восхвалял до небес. Я уже говорил, при Советской власти он открыто поносил партию; взяли власть «демократы», стал костить «демократию»:
— Ленин и Сталин все-таки были созидателями, а эти разрушители.
В мою изостудию ходила дочь Мазнина, а позднее и внучка. В свою очередь Мазнин ко мне относился, как к своему ученику. Ему очень не понравилось, что меня стали печатать во взрослых издательствах. Он даже буркнул:
— Хорошо писал, мерзавец, пока не почувствовал себя мастером.
Он, дурень, совсем сбрендил — хотел, чтобы я и в пятьдесят с лишним лет оставался подмастерьем, не чирикал больше, чем он позволит. Сам-то он почти остановился (за последние годы мало чего стоящего написал — ударился в политику), а мы все, хоть и со скрипом, но все-таки двигались вперед. Теперь-то он, старый брюзгач, — только подобие того великолепного бунтаря Мазнина. Теперь он не разглагольствует о своей гениальности — ударился в другую крайность:
— Пусть я не написал ничего значительного, но я никому не делал подлостей.
Говорят, стихи Мазнина «так себе», «дребедень», и после него мало что останется. «В какой-то степени Мазнин дилетант в литературе», — как-то сказал М. Тарловский. Ну, ясно, в высшем смысле Мазнин не творец. Он начитан, прекрасно чувствует, какое слово грубое, какое теплое, он блестящий редактор, но своего, «самобытного» выдал — кот наплакал: несколько тонких книжек стихов, написал две пьесы с Шульжиком, либретто оперы «Похищение луны» (шла в Большом театре), пьесу для театра зверей Дуровой (специально для своей актрисули; там была роль лесной Дианы, девушки лекаря зверей, но эту роль хапнула старуха Дурова — играла девушку, да еще в полупрозрачном платье! И главное, не платит Мазнину за песни, которые используются в спектакле) — за сорок лет работы все это не ахти какой багаж, зато Мазнин многим, очень многим дал мощный творческий заряд (по сути, он любого может вдохновить на подвиг — такова его сила убеждения). Для меня он, без преувеличений, — катализатор духовной энергии. Так что, он напрасно занимается самобичеванием. Но уж таковы старческие причуды. У Мазнина одни, у каждого из нас другие.