— У меня отличная дочка — Наталья. По воскресеньям наведываюсь к ней. У них дача… Как-то приезжаю с последней электричкой. Устал жутко… думаю, переночую на террасе, а утром схожу с дочкой в лес… И надо ж! На станции она встречает меня с приятелями… Да!.. А ведь я для дочери кто? Волшебник! Могу сделать чудо!.. А среди ее приятелей стоит Вовка шкет. Он ни во что не верит… «Пап, сделай чудо, — говорит Наталья. — Вовка не верит, что ты можешь». Я чувствую, они уже давно обо всем переговорили. И на карту поставлено много — вера Натальи… «Чудеса, — говорю, — так просто не валяются. Это редкая штука». Вякаю что-то. «Ха-ха», — усмехается Вовка. Заело меня. «Чок! — говорю. — Сейчас я устал, а завтра… рано утром будет вам чудо. Только чтоб рано встали, по рукам?!». И что думаешь?! Я не поленился, с первой электричкой покатил в зоомагазин, купил аквариумных рыбок, привез в полиэтиленовом пакете, залез на дерево в лесу, привязал к суку. Потом еще конфеты положил под грибы… В семь утра идем с Натальей будить Вовку… Открывает его мать, «он спит», — говорит и смотрит на меня, как на бандита… Ну а видок у меня был тот еще!.. Ну, тут Наталья заступилась, «это мой папа», говорит. Так… Вышел заспанный Вовка… «Пойдем чудо смотреть», — говорю. Пришли на поляну, а там! Солнце всходило и переливалось в пакете, а рыбки играли!.. Я сам-то смотрю — чудо!
Вот так Кушак сразу и околдовал меня. Но через пару месяцев я прочитал книгу Разумневича, где один к одному была описана эта история. При встрече спрашиваю у Кушака:
— В чем дело?
А он, стиснув зубы:
— Значит, слизал, гад у меня!
До сих пор для меня загадка — кто у кого украл.
Одно время мы с Кушаком виделись ежедневно, благо жили на соседних улицах в районе Водного стадиона. Он приходил ко мне, я — к нему, или мы встречались в ЦДЛ, вели жаркие споры о литературе, смотрели по телевизору футбольные матчи, играли в шахматы, ну и, само собой, встречались с девицами, как же без них, если вам всего по сорок лет?
В те годы Кушак неделями не работал, долго раскачивался, ждал вдохновения, но потом за один присест выдавал серию стихотворений. Его творения литераторы воспринимали по-разному; одни считали их «классными», другие — «заурядными, проходными», третьи говорили, что в них «есть сделанность, но нет лица». Кушак профессионал, ничего не скажешь, зрелый мастер. Помню, он одновременно писал стихи, тексты песен, делал переводы — и все на уровне, как надо. В период работы выглядел отрешенным от всего земного. Зайдет в клуб для короткой передышки, но слушает рассеянно, отвечает сбивчиво, невпопад. В такие дни был небрит, небрежен в одежде, угрюм; на все окружающее смотрел, как на преходящую суету, мелкие трепыхания. Потом, закончив работу, появлялся гладко выбритый, наутюженный, с улыбкой и проницательным взглядом; друзьям отпускал острые словечки, с женщинами был щедр, снисходителен, великодушен и ясно, они были готовы на все. В такие дни он без устали крутил романы, в «Литературной газете», где он одно время работал, его звали «бабоукладчик».
О своем детстве Кушак не очень-то распространялся, но сообщил, что в школе был секретарем комсомола — «всем давал втык»; как многие еврейские подростки, рано начал писать — «в каждом еврее сидит писатель»; вспоминал, как мать привела его в театр и сказала:
— Смотри, это сам Михоэлс! Запомни, ты видел великого артиста! («Михоэлс, как актер, полный ноль», — говорили мне знакомые известные актеры).
— …Мы жили в постоянной нужде, — говорил мой друг. — Вернулись из эвакуации, из Ташкента, отец с матерью развелись, и я и братья вечно кочевали из одного дома в другой. Месяц поживем у отца, месяц у матери. Так что я и не знаю, что такое дружная семья… у меня с детства дух скитальца.
О юности Кушак рассказывал подробней — служил на Северном флоте, на крейсере «Иосиф Сталин», с Н. Рубцовым и С. Шмитько, на стеле павшим морякам в Мурманске выбиты его стихи… Недолго учился на журфаке, потом три курса в литинституте, вместе с теми же Рубцовым и Шмитько… — он говорил неторопливо, весомо, тщательно взвешивая слова, читал наизусть стихи Рубцова.
Кушак любит Хемингуэя — и не только его манеру письма, но и культ силы воспеваемый мастером (одно время даже занимался боксом, догадываюсь — чтобы постоять за себя, если обзовут «жидом», для него национальность — крайне болезненная тема; собственно, он и сам подтверждал, что «подростком много дрался»).