Однажды ему говорю:
— Что ты всех надуваешь?
Он зашмыгал носом:
— Да, понимаешь, загудел. Но тебя-то я никогда не подводил.
Такое слабое утешение (но позднее и мне досталось, и крепко).
Показателен эпизод с его дружком песенником миллионером Пляцковским, противным типом, который своими песенками заполонил весь эфир и действительно имел миллион рублей, да еще немало бриллиантов и драгоценных камней, которые скупил на всякий случай (если придется уезжать в Израиль), но никогда никому не предложил даже чашку кофе. Кушак с ним одновременно вступал в Союз писателей и, в ожидании решения приемной комиссии, сидел в Пестром зале. Появилась секретарша Инесса и объявила:
— Вас, Юра, приняли, а вас, Миша, отложили до следующей книжки.
Кушак изобразил немыслимое страдание, набычился:
— Это несправедливо! — гаркнул, вскочив со стула; и еще раза два крикнул о „несправедливости“, пока Пляцковский (уже заранее принесший бутылку водки в сумке, но узнав о крахе надежд, так и не поставил на стол) не одернул его:
— Юра, остановись! Радуйся, что тебя приняли.
Кушак — первый лицемер среди моих друзей. Примеров туча, хотя бы такой: сидим на каком-то вечере, наш президент Сэф молотит что-то протокольное, Кушак шепчет нам с Тарловским:
— Ромка, гад, себе делает карьеру. Для других и пальцем не пошевелит (что абсолютнейшая правда — за все время царствования никому ничем не помог, сукин сын).
В этот момент Сэф говорит:
— Слово имеет Кушак.
Наш иезуит встает:
— Рома, дорогой, ты так много делаешь для всех нас… Если бы не ты… (мы с Тарловским чуть не подохли от смеха).
Кушак всегда старался прилепиться к классикам (понятно, сильные мира сего): долгое время обхаживал Кассиля; после его смерти заигрывал с Барто; после ее смерти прыгал вокруг Михалкова, ему постоянно нужны покровители.
С Акимом у Кушака долгое время были натянутые отношения. Аким не раз говорил мне:
— Твой Кушак поступает подло с женщинами, не хочу даже говорить о нем (хотя сам далеко не святой).
Сейчас у них отношения более-менее сносные. Кушак, чтобы завоевать благосклонность мэтра (не знаю для чего — возможно, чтобы тот выдвинул его на диплом Андерсена), лебезит перед ним изо всей мочи. Недавно на вечере Акима произносит (как бы с густо замешанным чувством):
— Яшенька, дорогой, прочитай мое любимое стихотворение… Это хрестоматийно, я часто его повторяю… (мы с Тарловским опять чуть не надорвали кишки).
И даже на вечере памяти С. Иванова далеко ушел в сторону — полчаса постыдно изливал свою любовь Акиму.
— Если так лизать задницу, можно и покарябать ее, — сказал Шульжик.
Вот такая искусственность и фальшь у нашего друга, такое двоедушие, такая чертовщина! С одной стороны — он все сечет, интуиция у него, как у женщины, с другой — ловкач, каких свет не видел, и частенько дурачит нас. Как-то прочитал одну мою вещь и несет:
— Сейчас только Юз (Алешковский) и ты можете по-настоящему долбануть нашу систему (ни много, ни мало!).
Ну не дешевый трюк?! Я-то прекрасно знал, что Алешковского он считает выдающимся (представляет как „народного любимца“), а меня — так себе — ну, с небольшими способностями. Кушак, олух, считает себя умней своих друзей — это его существенная большущая ошибка, самообман. Его схемы, подыгрыши раскусить несложно, даже самые вероломные — на них попадаются только простаки — нас, матерых, такими штучками не возьмешь.
Но иногда Кушак поступает как образцовый друг. Он первым напечатал Тарловского в „Лит. России“ и всячески опекал его, когда тот появился в Москве; хлопотал за Мазнина, убеждал чиновников в Комитете по печати, что „отличного поэта не издают“; не раз отбивал нападки на мои рукописи со стороны рецензентов. Как-то в Пестром на меня ополчились двое приятелей — распекали за то, что все вечера чешу языком в ЦДЛ и выпиваю со всеми подряд. Кушак твердым жестом остановил этих субъектов:
— Выпьем за минуты, когда Ленька работает!
А уж что он плел нашим женщинам, и представить трудно. Случалось, познакомлюсь с какой-нибудь красоткой, приглашаю ее в клуб, она смотрит на меня недоверчиво, нехотя соглашается. Придем в клуб, а там Кушак. Я знакомлю его со своей случайной подружкой, отхожу к буфету, а когда возвращаюсь к столу, женщина уже сияет и смотрит на меня влюблено и нежно. Со временем я так привык к этим магическим превращениям, что, появляясь в клубе с незнакомками, сразу выискивал Кушака, и если его не было, как правило, терпел поражение, поскольку не очень-то утруждал себя ухаживанием, вернее делал это без вдохновения.