Чуть ли не в сорок лет Яхнин стал собирать издательские договора для пенсии — умора! При этом вечно жалуется на безденежье, но я-то думаю, имеет пару сберкнижек, на которых лежат немалые суммы. Бывает, начнет хныкать:
— Не знаю, как дожить до гонорара.
А я ему сразу:
— Сними с книжки!
— Там уже ничего нет.
— Сними с другой! Не жмись!
В ответ этот шельмец только хихикает:
— Все мы нищие, хе-хе.
А потом забудется и сообщает, что на книжной ярмарке от «Армады» у него десять(!) книг. И сразу ясно — за них он получил кругленькую сумму, то есть, стремительно разбогател. Я долго наивно ждал, что однажды Яхнин соберет друзей, закатит щедрую пьянку, каждому из нас отгрохает по дорогому подарку (мне не помешала бы новая малолитражка, надоело возиться со старым драндулетом). Но разве от Яхнина дождешься таких жестов, он все копит, выгадывает — похоже, планирует в скором времени перебраться куда-нибудь на курорты Испании.
Сын Яхнина, верзила, отслуживший в армии, но Яхнин постоянно держит его под крылышком; даже когда сынку бахнуло тридцать, ежедневно звонил и уточнял:
— Что ел? Разогрел ли кашку?..
Кстати, когда его отпрыска забирали в армию, Яхнин нажал на военкомат и добился, чтобы сыночек служил в Подмосковье, а позднее приезжал в воинскую часть, узнавал у начальства «не слишком ли перегружают заданиями его чадо?».
Сын заносчивый тип; поступил в архитектурный институт (с помощью отца, разумеется, — там в дирекции его сокурсники), но с начала «перестройки» стал художником — делал откровенно шарлатанские работы, полнейшую муть («Яичница» — желтое пятно на двухметровом полотне. Или «Свобода» — звезда за колючей проволокой), но «художника» раскручивали всякие дельцы от искусства, доставали оплачиваемые в валюте халтуры (например, расписывать агитационный самолет «демократов» на выборах). Вначале Яхнин поджимал губы:
— Ничего не понимаю в его работах. Этот концептуализм… И надо же, мы в его возрасте ничего не имели, а у него своя выставка, буклет, мастерская, иномарка, катает в Финляндию…
Потом, когда на сынка посыпались деньги, Яхнин стал всячески превозносить его:
— Он живет в Италии на вилле. Он один из самых известных на Западе… Галерейщик продает его картины за тысячи долларов… Иначе нельзя, надо держать марку фирмы…
Сейчас его сынок уже соучредитель сразу трех строительно-оформительских фирм и, наверняка, вскоре станет одним из заправил столичного бизнеса — ну, то есть переплюнул отца в сто крат. Вот такие дела, такие птицы эти Яхнины, такой у них хищный нрав.
Кстати, с начала «перестройки» сразу стало ясно — для кого литература смысл жизни, а для кого способ безбедно жить. Прозорливый старикашка Яхнин, в страшной тревоге, сразу заявил:
— Если мне перестанут давать работу в издательствах, пойду контролером в метро. Я уже узнал, они неплохо получают.
Он, находчивый, с острым нюхом, старый хрыч, всегда знает, когда и куда сделать крен и уже заранее организовывал свое будущее. Вообще вся жизнь Яхнина похожа на некий график, где его благополучие круто прет вверх.
Яхнин трусоват. Как-то после выпивки мы с Ковалем садимся в мою машину, чтобы ехать в мастерскую к художнику Стацинскому, а Яхнин тянет:
— Не-ет, не поеду, у меня дела, надо еще кое-что сделать.
— Ладно, — говорю, — садись, доедешь с нами до метро.
— Да нет… я дойду…
— Боишься! — заключил Коваль. — Ленька и поддатый отлично водит. Я с ним ездить не боюсь.
— Если и гробанемся, в неплохой компании будешь лежать, — хмыкнул я.
— Не-ет, не поеду…
Поступал Яхнин и гнусновато, при этом прикидывался простодушным, будто все делал без злого умысла. Будучи членом бюро детской секции (влез, прохиндей, туда неспроста — какая-никакая власть — он всегда старался крутиться в верхах; сейчас и вовсе зам. президента Сэфа), он на собрании, в числе вновь принятых в бюро, вместо Мезинова назвал кого-то из «своих» (сделал вид, что не заметил), пока в зале не раздались возмущенные крики.
— Ах да! — спохватился (и это он, крайне осторожный, который все заранее взвешивает и прикидывает, у которого никогда не бывает запоздалых реакций — только мгновенные).
Нам-то с Мезиновым (и не только нам) сразу стало ясно — четко продуманный ход, работает под рассеянного, простодушного дурачка — он и его ансамбль разыграли дерьмовую мизансцену (с дальними планами — прибрать к рукам всю деятельность секции). Считается, что к гнусным поступкам человека подталкивает страх, но, судя по этому эпизоду, не только он.