В другой раз я крутил с одной угловатой спортсменкой — сексуальной ведьмой с чугунным задом, а у Яхнина в это время появилась стройная галерейщица, которая с утра до вечера вращалась в кругу художников (ей даже некогда было убираться в квартире — она нанимала домработницу); галерейщица была в два раза симпатичней и в три раза умней спортсменки, и, ясное дело, сравнивая интересы наших подружек, Яхнин опять надо мной подтрунивал.
Бывало и наоборот. Однажды мой друг привязался к хромоногой дамочке врачихе, а я — к студентке с точеной фигурой, и понятно, тут уж у меня были возможности подпускать шпильки. Но чаще мы встречались с подружками одного покроя и равных способностей, и тогда наш квартет выглядел отлично. Помню одних в шляпах, как церковные колокола… Впрочем, о чем я?! Не хочу в это углубляться.
Несколько лет подряд посетители клуба видели Яхнина и меня в обществе женщин. Скажу без хвастовства — у нас было полно романов; вот только все мои — какие-то обычные, без озарения, а у Яхнина — все с волшебством (он умеет их расцветить красивостями, все-таки способный черт!). И что странно, в то время Яхнин выпивал не меньше меня и не меньше имел романов, но я слыл пьяницей и неутомимым бабником, а он — трезвенником и святошей. Несмотря на все мои достоинства и его недостатки, именно такими и слыли. Понятно, в те годы многие осуждали нас.
— В вашем возрасте одинокий мужчина — тот же волк, — говорили. — Ваша охота за женщинами от трусости. Это боязнь одиночества, некое самоутверждение.
Мы только усмехались, догадываясь, что большинство этих моралистов попросту лопаются от зависти, а остальным не собирались объяснять, что мы давно стали эгоистами и не способны на уступки, необходимые в семье, не терпим обязанностей и всякого ограничения свободы, а главное — эти идиоты не понимали, что впереди нас ждут идеальные женщины, с которыми мы, возможно, и распишемся; так что, теперешние наши приключения — всего лишь прелюдия к небесному счастью.
Особенно нам завидовал и проявлял глубочайший интерес к нашим приключениям Тарловский, который большую часть времени торчал дома и выполнял капризы больной матери; крайне редко он забегал в ЦДЛ, но с нами не выпивал (и, в отличие от нас с Яхниным, ярых курильщиков, никогда не курил). Как-то развеселый Яхнин бросил ему историческую фразу:
— Марк! Вот ты себя бережешь, а что ты будешь делать, когда мы все умрем и ты останешься один?
А я подумал — в самом деле страшновато, и втайне позавидовал Яхнину за его глобальный взгляд на жизнь, за то, что его посещают такие умные мысли.
Понятно, в те годы, годы нашей с Яхниным крепкой дружбы, нас связывали не только женщины, у нас на многое были общие взгляды, и наши разговоры были по-настоящему откровенными, мы ничего не скрывали друг от друга. Мы ходили на выставки, ездили на моем «Москвичонке» за город к друзьям — то было замечательное времечко.
Вспоминаю, как Мазнин предложил нам съездить к его другу фотографу Виктору Тобельскому на Рузское водохранилище, как нас радушно встретило все семейство фотографа и собаки и кошки, и козы. Тот солнечный день был насыщен весельем, интересными разговорами… и кажется — он был совсем недавно, а с тех пор прошло двадцать пять лет.
Однажды Тарловский рассказал, как с Мазниным писал пьесу для кукольного театра. Потом я начал нахваливать пьесы Шашина.
— Я тоже мог бы написать пьесу для взрослых, — сказал Яхнин. — Но мне уже пятьдесят три, пока ее пробью будет пятьдесят восемь, есть ли смысл?
Такие рассуждения. Но в те же дни он влюбился в девицу из Ленинграда — полухиппи, полупоэтессу — и, в урагане страсти, чуть не решил на ней жениться. Тарловский возмутился:
— Да она тебя бросит через два года!
— Ну и пусть! — беспечно откликнулся Яхнин. — Зато целых два года буду счастлив! (И такая непрактичность на него нападала — такой он многогранный).
В конце концов Яхнин получил квартиру в Медведково и сразу где-то подцепил некрасивую, молодую, какую-то молевидную Таню, которая стала часто приезжать к нему делать уборку, готовить; незаметно она въехала в душу Яхнина и он привык к этой безликой бабешке.
— Я для нее первооткрыватель, — говорил мне. — Наши с тобой бабы в клубе все видели, все знают, их ничем не удивишь, а эта только придет — «Ой, какая у вас модная рубашка!», «Ой, какое печенье! Никогда такого не ела!».
Молевидная прямо молилась на Яхнина — кажется, даже поставила его портрет рядом с иконой, но Яхнин не очень-то радовался этому поклонению.