Сейчас Шульжик колоритный импульсивный старикан, прошедший огни и воды — пузатый, лысый, с огромным носом «рубильником» на круглой ряхе, а в молодости был похож на актера Бурвиля. Тарловскому Шульжик говорил предельно просто:
— Представь себе Марик, как ни странно, но я не еврей.
А мне объяснял подробней:
— Моя мать украинка, неграмотная женщина, работала официанткой, была контрабандисткой, возила спирт из Китая… А отец поляк, был интеллигентен, работал авиамехаником, с фронта вернулся израненный и вскоре умер…
Когда в компании русских литераторов заходит разговор о национальности и я говорю: «по словам Успенского и Шульжика, они русские», литераторы поднимают меня на смех:
— А их эстрадное хохмачество?! И вся их деятельность?! Достаточно посмотреть, как они пропихивают свои книги в издательствах!
Барков говорил прямо:
— Я был с Шульжиком в командировке в Германии. Так он там крутился только среди евреев, танцевал и пел еврейские песни. И здесь, сами знаете, он общается только с евреями, даже с Алексиным собирался писать пьесу. И всячески расхваливает Межирова, а тот картежник, будучи пьяным за рулем, сбил насмерть актера из театра Станиславского, но евреи помогли ему избежать суда и эмигрировать в Америку.
В детстве Шульжика, по словам его сестры, звали «еврейчик»; в юности он наслышался про «еврейскую морду», и сейчас, повторю, многие уверены — он еврей («практичный, настырный», «а как нахваливает своих, даже международного спекулянта Сороса», «а эмиграция в Германию?»). Шульжик ловко пользуется своей внешностью: с евреями он еврей, с русскими — русский, с поляками — поляк, с немцами — немец. (По словам Баркова, Шульжик говорил ему: «Саша, нам, русским, очень тяжело», а потом приходил к Алексину и говорил, что он еврей и его нигде не печатают). Шульжик, точно камбала, мгновенно вписывается в окружающую среду, ведь является профессиональным актером (в армии служил в ансамбле и был конферансье, позднее, закончив эстрадное училище, изображал вторую голову Тяни-Толкая во Владивостокском детском театре и считался лучшей Бабой Ягой на Дальнем Востоке).
Сейчас Шульжик уже не меняется — в любой компании открыто поддерживает евреев, и если раньше всяких Измайловых считал «полными бездарями», то теперь называет «профессионалами», а Кушака, которого когда-то громил за «жидовские штучки», теперь при встрече горячо обнимает; ну, и особенно превозносит Синельникова (о котором точно сказал литературно одаренный сын Шульжика — Игорь: «всего лишь из числа начитанных поэтов»). Такой зажигательный момент, такие устойчивые взгляды у нашего чужестранца.
Недавно мы собрались в его отличной квартире на Фрунзенской набережной, где вид из эркера на Москва-реку, мосты, Ленинские горы (уезжая в Германию, он сдает свои апартаменты и за «вид» берет дополнительную плату). Мы собрались, и наш хозяин, красочно расписывая, назвал своих гостей — супругов из Израиля. Затем кивнул в нашу строну:
— Наш классик Яков Аким… Самый известный из молодых юмористов Вишневский… Ну, а Сергеева представлять не обязательно (в том смысле, что я ничего из себя не стою и вообще в их еврейской компании случайно; такой юморок).
Зато в нашей узкой компании может и польстить мне с наигранной серьезностью:
— …Давайте выпьем за действительно настоящего писателя, — и поднимет рюмку за меня.
Вот так, то обухом по голове, то на пьедестал.
Я уже говорил, мы познакомились заочно, в середине шестидесятых годов, когда Шульжик еще жил в Хабаровске, а Постников предложил мне иллюстрировать книжки его детских стихов (до сих пор помню некоторые наизусть, а «Жил да был бегемот» считаю должен войти в детские энциклопедии). Позднее, перебравшись в Москву с женой и сыном, энергичный Шульжик сразу вошел в комиссию по драматургии (при Министерстве культуры) и в комиссии (при Союзе писателей) по распределению жилья, автомашин и талонов на продукты питания. Понятно, у этих кормушек сидели одни прохиндеи из числа «богоизбранных». Шульжик откровенно и грубо их припугнул, заявив, что знает про их махинации (в частности Рейжевского, которому место было в тюрьме, а не в руководстве писательского Союза) и, само собой, быстро получил и квартиру, и машину, и мешок талонов (уже тогда он везде со всеми держался раскованно, свободно, без всяких провинциальных комплексов). Но и обосновавшись в столице, мой друг не терял связь с Хабаровском, и я по-прежнему иллюстрировал его книжки (одну с пьесами).