Так вот, в тот давний приезд Красильников подарил мне свою книжку для детей; прочитав его рассказы, я испытал облегчение, словно вышел из душной комнаты на солнечную улицу, словно после выставки абстрактной живописи, несущей разрушительную, злую энергетику, увидел умиротворяющие пейзажи Шишкина. Рассказы Красильникова продолжают традиции русской детской прозы (конечно, они окрашены колоритом Средней Азии, иначе и не может быть, ведь экспозиция, атмосфера — основа прозы). Это особенно важно сейчас, в период засилья западной массовой культуры: всяких черепах-каратистов, монстров, космических воинов. Уже сами западники в панике — то и дело говорят о нервном истощении детей от «монстров», а наши дельцы от искусства выпускают их со все нарастающим валом. На фоне этой чертовни рассказы Красильникова выглядят настоящим откровением; в них вечные простые истины и проводится понятная ребенку мысль: делать добро необходимо не только потому, что приобретаешь друзей, но и потому что собственная жизнь наполняется смыслом. Читая эти рассказы, я чувствовал — совершенно незнакомые люди, становились мне близкими знакомыми — ведь в сущности заботы и мечты большинства простых людей на земле одни и те же или очень схожи.
Закрыв книжку, я вновь, спустя сорок лет, побывал в Средней Азии, и ностальгия по нашей, еще совсем недавно великой, стране растеребила душу, а злость к «реформаторам» вспыхнула с новой силой.
Красильников доверчивый провинциал — смотрит на столичных литераторов, как на богов; случается, он бросается словами — может наобещать с три короба — «позвоню, приеду, возьму бутылку» — и пропасть, но он, старый черт, крепкий и по-настоящему искренний прозаик и, несмотря на сложные условия, каким-то странным образом сохранил светлый взгляд на жизнь (что сейчас встречается крайне редко в нашем поколении), хотя и, как все мы (ну, чуть реже), сжигает последнее здоровье в выпивках; общаясь с ним, я думаю — все не так уж и плохо, если еще есть такие люди и, кто знает, может все повернется к лучшему.
Опять я о себе, да о Красильникове разошелся, а ведь надо закончить о старом песочнике Мезинове. Хорошо хоть спохватился, а то еще не известно, куда бы занесло — склероз, что ли, крепчает? — потому и очерки получаются сумбурными. А то, что много болтаю о себе — ну, куда денешься — воспоминания о других по касательной задевают и тебя, и здесь трудно оставаться в тени; да и зачем прятаться, если на фоне дремучих приятелей можно показать свой светлый образ?
Ну, а Мезинов, Мезинов… Все чаще его мучает давление и глаза стали совсем некудышными — при чтении снимает очки и водит носом по страницам (а ведь в молодости, словно кот, видел в темноте), но о Божьем царстве при нем лучше не заикаться — сразу обрежет, он собирается стать долгожителем, у него еще навалом всяких планов.
Сейчас он сдает квартиру (понятно, не от хорошей жизни), а сам с женой и собаками обитает на даче, правда обзавелся мобильным телефоном — ему, деловому, без связи с городом никак нельзя. Перед его отъездом мы договаривались встретится, но он замотался с делами, и вот уже больше двух месяцев, как не видимся — для нашей дружбы огромный срок. Мне его, старого зануду, сильно не хватает.
Надо же! — только поставил точку, как он позвонил (почувствовал, что думаю о нем):
— Приезжай! Выступишь в местной школе, сделаешь богоприятное дело, тебя давно ждут. Потом посидим у меня, выпьем, поговорим, послушаем пластинки. Приезжай один, никого не бери, ну их всех на х… Обнимаю тебя и жду!
«Не от мира сего»
Впечатлительный друг мой Марк Тарловский занимает чуть ли не половину моего фотоальбома. Во-первых, он любит сниматься, а во-вторых, последние годы мы с ним часто выезжаем на мой участок и каждый раз я щелкаю его (обычно вместе с собаками). Но на всех моих снимках Тарловский серьезен или задумчив, а вот на единственной фотографии Геры улыбается — правда, как-то робко, смутно; можно подумать, перед нами — этакий застенчивый субчик с бледными чувствами и чистой красивой душой, но мы-то, друзья Тарловского, знаем, каков он ангелочек — его чувства далеко не бледные и, если что-то не по нему, ощетинится и орет будь здоров! — тараторит, псих, не дает вставить слово, да еще размахивает руками! Душа, конечно, у него красивая, но не очень — не заповедник красоты уж точно; и вокруг своей души он воздвиг сплошной забор — попробуй загляни!