Понятно, верующим, тем, кто исповедался, кого хоронят по православному обряду, с отпеванием, легче улетать с земли, а каково таким, как я, некрещеным безбожникам?! Что, если таким греховным душам без панихиды нет места в другом мире и они застревают где-то между небом и землей?
Вообще-то, можно сказать, я православный — честное слово, вполне православный в душе, ведь для меня духовные ценности всегда были важнее всяких денег, и в жизни я руководствовался своей совестью, а, как известно, совесть ни что иное, как проявление Бога; не всегда у меня получалось, но я старался… А вера в Бога… Почему-то мне кажется — и об этом тоже говорил, — для большинства людей это вера от страха перед исчезновением — совсем и навсегда, надежда на воскрешение, а мне и одной жизни достаточно. Но, конечно, не откажусь, если предложат и вторую — только в другом качестве, чтоб не повторяться.
Сейчас, взлетая над землей, оглядываясь на свою жизнь с огромной, неимоверной высоты, я думаю — многовато дней вмещает в себя человеческая жизнь, и в то же время маловато. Я мог бы болтать о своей жизни несколько дней подряд, а могу ее всю уместить и на трех страницах. Вроде бы, ну что интересного в одной единственной заурядной жизни, мимолетной по земным меркам?! Мелочь, пылинка в огромном мире, а надо же! — своя неповторимая судьба, поскольку нет и двух существ абсолютно похожих; и получается — каждый из нас некое звено в цепи генетических наложений, при том — незаменимое, поддерживающее природное равновесие. И каждый для самого себя — некий центр мироздания, и его смерть — естественна и необходима для жизненного пространства тем, кто идет на смену. А для покойного, само собой, вместе с ним угасает и весь мир.
Даже если просто перечислить вехи одной судьбы, получится хроника определенного отрезка жизни, а если припомнить подробности, то воссоздается и атмосфера того времени. Но что удержала память? Как выделить главное из обыденных будней, сумбурной череды событий? И с чего начать? Кто ж вспомнит, когда впервые увидел этот яркий мир, пестрые пятна? Услышал первые звуки, произнес первое слово?!
…Мать говорила, когда я родился, стояла редкая для осени теплынь и травы пробивались сквозь асфальт и в городе были мириады разноцветных бабочек. И надо же! Они и сейчас кружат над катафалком, только одноцветные, черные. И откуда взялись, эти траурницы?!
Еще мать говорила, что, едва научившись ходить, я начал убегать из дома… Смутно помню те предвоенные годы: подмосковную станцию Правду, десяток деревянных домов, источенных короедом, сияющее чистотой небо и лес, стеной подступающий к поселку. Глядя на лес, я испытывал и восторг, и ужас, но при первой возможности пролезал сквозь дыру в заборе и улепетывал в чащу. Не знаю, что двигало мной: зов предков — тянуло на деревья, или просто жгучее любопытство. Я носился по опушке в высоких, спутанных травах, среди цветов, разноцветных жуков и пучеглазых лягушек — открывал новые миры; у ручья лепил зверей из глины — что, по сути, в каждом детстве начало творчества…
А в поселке, помню, чтобы прибавить острых ощущений, забирался на заборы и водостоки, в дверь не входил — лез в окно, приучал себя преодолевать препятствия — в дальнейшем это пригодилось, когда пробивался в Москве, когда не успевал преодолеть одну стену, как возникала другая…
Сейчас время для меня застопорилось, и я словно бегу назад по высохшему руслу реки. Река исчезла и унесла в небытие всю мою жизнь. Странно, но перед смертью я все чаще возвращался в детство. Как ни крути, а у взрослых — постоянные раздумья, напряжение, самоконтроль, а в детстве, даже нашем, военном и послевоенном, всегда было место беспечности, небольшим радостям. Это и понятно, ведь в детстве у нас Боги покровители — отец и мать, а кто у взрослого? Да еще у неверующего?
В памяти годы войны — разрозненные, обрывочные картины, задрапированные серой пеленой, что-то полуразмытое, с нечеткими оплавленными образами, что-то на грани света и тени… Эти картины и раньше возникали передо мной, непреднамеренно, случайно; их, без ощутимых потерь, не восстановить. Прошлое представляется огромным резервуаром, в котором вроде бы масса накоплений, но вот — надо же! — сейчас, что не зачерпну, все процеживается сквозь какое-то сито, остается всего два-три эпизода, точно горстка отфильтрованного песка. Получается, вся моя жизнь — цепочка незначительных событий, мгновение в беспредельных переплетениях человеческих судеб, но мгновение — мое! — вместившее в себя счастливые открытия и разочарования, приобретения и потери, радости и горести.