Последние десять лет мы прожили вместе; те годы оказались самыми спокойными; наконец-то мы имели хорошую квартиру и все необходимое в быту; я неплохо зарабатывал, иллюстрируя книги, и, вместе с пенсией матери, нам хватало для «среднего уровня жизни», мы даже три раза ездили в Крым…
Пока мать была здорова, я не знал забот — наша квартира всегда сверкала чистотой, у нас всегда был хороший обед и ужин; ко всему, мать выгуливала Челкаша, перепечатывала мои рассказы. Потом все резко изменилось. Мать скрутили болезни, и мне всего досталось сполна. Бывало, придешь домой и не знаешь, за что браться. Приходилось одевать мать, менять ей простыни, выслушивать ее бред. Случалось, сдавали нервы, я запихивал мать в ее комнату, орал на нее, шлепал по рукам — приближал, негодяй, смерть больного, беззащитного человека. Все думал — у нее временное умопомрачение и силой взывал к разуму; не понимал, глупец, что есть непоправимые состояния, неизлечимые болезни (особый идиотизм — я просмотрел у матери инсульт). Сотню раз давал себе слово сдерживаться, но постоянно его нарушал.
— Хотя бы не делала того, чего нельзя делать, — ворчал себе под нос, но со стороны видел низость своих поступков.
Когда мать окончательно парализовало, до меня наконец дошло, что она уже не поправится, и я стал более-менее заботливой сиделкой: по несколько раз в день обмывал мать, менял белье, кормил из ложки, но и в те дни, когда одолевала усталость, бывало проявлял жесткое раздражение и говорил матери грубости.
Я вспоминаю, как подростком рисовал натюрморт — яблоки, груши… а потом сожрал все фрукты, и мать презрительно фыркнула:
— Тебе не стыдно? Даже не угостил сестру с братом! Эх ты!
Вспоминаю, как во время скитаний в Москве, писал матери злые письма, чтоб выбиралась из захолустья, пока вслед за сестрой не заболела и вся семья. Но что мать могла сделать, если отца не отпускали с оборонного завода? И позднее, уже в Ашукино и в Ховрино, я обвинял мать во всех наших бедах, не понимал, кретин, что всему виной была война. Бывало, мать не выдерживала:
— Господи! И в кого ты такой родился? Учти, первое, что я скажу женщине, которая отважится быть твоей женой, что она выходит замуж за чудовище.
Ей не пришлось это говорить — такой дуры не нашлось; вернее, нашлась и даже не одна, но больше двух лет со мной никто не протянул (в гражданском браке).
Помню, как ворчал, когда мать на последние деньги отвозила сестре в больницу фрукты и сладости:
— Нина может и подождать до получки, а мы еле наскребли деньги на хлеб.
Идиот! Не понимал, что для сестры встреча с матерью — единственная радость, а без фруктов ей просто не выжить.
Друзья помогли мне похоронить мать, но во время поминок у нас, уставших, произошел срыв — мы развеселились сверх всякой меры. Все началось с того, что появился мой ближайший друг Валерий Котельников — он только вернулся из командировки и приехал прямо с вокзала. После третьей-четвертой рюмки он сказал:
— Ольга Федоровна любила веселую музыку, — подошел к пианино и мы затянули любимые песни матери.
Дальше больше, кто-то сплясал, кто-то стал мериться силой… Это была разрядка после напряженного дня, но понятно, со стороны мы выглядели придурками. Борис Воробьев долго сидел насупившись, в конце концов его прорвало — он ударил кулаком по столу.
— Вы что, совсем спятили?! Человек умер, а они топают, гогочут!
Он ушел, хлопнув дверью, а мы стали оправдываться друг перед другом и перед матерью.
Сразу же после смерти матери я не осознал потерю, но с каждым днем она все больше напоминала о себе — снилась мне здоровая, жизнерадостная: я видел, как она гуляет с Челкашом у озера или развешивает белье на балконе и поет. А иногда мать бесшумно переступала порог комнаты и смотрела на меня с немым укором, или, виновато улыбаясь, просила прощения за то, что доставила мне столько хлопот, и спрашивала, как мне теперь, намного ли легче живется? Она по-прежнему светилась, но уже каким-то отраженным светом, а на ее руках темнели синяки от моих шлепков. На костер меня, на костер!
Став старым, я перед собой оправдывался: всю жизнь, мол, несу тяжелейший крест — больные родители, сестра — инвалид, неврастеник брат (с кратковременными, слава богу! — раз в два-три года затмениями), дочь с диагнозом вялотекущей депрессии (наверняка наследственной) и даже пес Дым страдает эпилепсией. Какой-то рок! Попробуй такое выдержать! И как сам от такого окружения не спятил?! (Впрочем, друзья давно считают и меня чокнутым).