Конечно, женщины потрепали мои нервишки, но все же, признаюсь, бывало дарили счастливые минуты. Я влюблялся в голос, в походку, в умение слушать и умение говорить; влюблялся в красавиц и уродин, в маленьких — прямо лилипуток, и в высоченных, как жирафы, в пышных, необъятных и тонких, как жерди, разных возрастов и национальностей. Одни из них, обнимая меня, разглядывали обои и говорили о своих женихах, другие закрывали глаза и теряли речь, третьи бросались на меня как тигрицы и, когда их страсть доходила до кипения, кричали так, что сбегались соседи…
В молодости от бездомности я тащил своих подружек в подъезды, в парки, в лес; в зрелости, когда жил с матерью, уединялся с ними в машине и мастерских друзей — да, собственно, что перечислять, здесь и так все ясно.
Одно надо сказать — по женщинам я вычислял периоды своей жизни: где в это время жил, где работал и прочее. И никак не скрыть, даже в старости я частенько балдел от некоторых особ. Но чем могу похвастаться — подруги друзей сразу же становились для меня только приятельницами, в отличие от этих самых друзей, которые при каждом удобном случае совали телефоны моим подружкам, а то и пытались затащить их в постель…
Несколько лет назад я решил вернуть прошлое и целый день гонял на машине по городу, объезжал места былых свиданий. И — надо же! — увидел многих своих женщин — такими же молодыми и красивыми, как когда-то. Только они уже встречались с другими мужчинами… Признаюсь, от многих былых свиданий у меня остались светлые воспоминания — известное дело, прошлое (романтического свойства) всегда кажется лучше настоящего.
Но к чему я пришел в пожилом возрасте? К простой, давно всем понятной истине — счастье в крепкой семье. А ее-то я никогда и не имел. И виноват только сам, хотя вечно прикрывался обстоятельствами. Хорошо еще, что выполнил древние заповеди: построил дом, посадил деревья, заимел детей.
…Все осталось позади, мы уже подъезжаем к моему пристанищу, уже видны корявые тополя, мрачная ограда и крематорий, и гулкая пустошь за ним. Шофер прибавил газа, мои дружки еле поспевают — все же прилично назюзюкались, да и измучились — столько протопали! Запыхались, но не окликнут шофера, не осадят — уже поднадоела церемония. Потерпите, еще немного… я скоро закончу исповедь.
Грузовик встал около пруда, забитого травой и тиной. Подковыляли дружки, загалдели, засуетились. До этого еле держались на ногах, а тут вдруг очухались, стаскивают меня с кузова, тащат на руках через цепкий кустарник и проволочную траву, подносят гроб к могиле и на секунду останавливаются, бормоча последние слова, шмыгая, вздрагивая. На эту секунду застыла струя воды в канаве, замерли в воздухе бабочки траурницы, смолкли птицы… Сейчас отпустят мой гроб и все снова оживет, закрутится, завертится, но эта секунда — моя, для прощания с этим миром. Она есть у всех…
Меня уже опускают в могилу, уже засыпают, засыпают — обрушился настоящий камнепад!
— Эй, постойте! Ну куда вы так заспешили, черти?! Друзья, называется! Скорей бы сбагрить меня и в кабак допивать!.. Подождите! Ну что вы в самом деле?! Что за спешка?! Я ведь еще не все досказал. Еще не вспомнил друзей, с которыми не один год ходил по речкам на байдарках и лазил по горам, и попадал в разные переделки, не всех умерших друзей упомянул. Еще не поделился тем, что хотел, но не успел сделать, не сказал о выставках, на которые ходил с друзьями художниками, и о джазовом клубе, куда меня проводили друзья музыканты, и о многом другом не сказал… Ну да, прощай этот мир! Жестокий и благодушный, отвратительный и прекрасный! И вы, друзья, прощайте! И зла на меня не держите. И простите, что сегодня доставил вам хлопот. До встречи на небесах!
Леонид Анатольевич Сергеев