На самом деле у него была обычная, ничем не примечательная жизнь без особых красот, всяких скачков и потрясений; он не совершал подвигов, но и не делал глупостей, а вот когда садился за письменный стол и погружался в сказку, действительно «жил» интересно, насыщенно. Его постоянными героями был ослик и медвежонок, два романтика, которые искали в жизни добро и красоту.
Здесь самое время упомянуть о друге Цыферова, тоже сказочнике, плодовитом писателе Сергее Козлове (у них отношения были не очень душевные, но все же приятельские). Сразу же после школы Козлов поступил в литературный институт (редкий случай) и принял католичество, а написав первые сказки, собрал друзей писателей и объявил:
— Мы все пробиваемся в одиночку, но больше всех шансов у меня. Поэтому вы должны работать на меня: писать рецензии на мои публикации, организовывать мне рекламу, писать, что я гений и прочее. Когда я выйду на орбиту, вытащу и вас.
Вот так просто и объявил выскочка Козлов (только что не сказал «мне нужна слава!»). Позднее он, как и Цыферов, который оказал на него существенное влияние, тоже стал писать об ослике и медвежонке. Издатели путались — где чья сказка? Мне и вовсе приходилось туговато, поскольку я иллюстрировал эти сказки (в журналах АПН) и мне нужно было придумать двух разных медвежат и двух разных осликов (например: один добрый, другой злой, один тихоня и скромник, другой шумный грубиян). Когда всеобщая путаница достигла предела, Козлов, ужасно нервничая, сказал Цыферову:
— Ты пиши только про ослика, а я буду писать только про медвежонка.
Так сказал дурошлеп Козлов, чтобы раз и навсегда поделить зверей. Его мысли читались яснее ясного. Цыферов поерепенился, потом хмыкнул и, изловчившись, написал совершенно неожиданные «Сказки старинного города». И Козлов неожиданно забросил медвежонка и ослика; перегруппировавшись, он написал сказку про ежика в тумане — слабоватую, кисельную вещь, которая прозвучала только благодаря мультфильму и которая является перепевом сказки Цыферова «Ежик и Сверчок». Тем не менее, вскоре Козлова приняли в Союз писателей. А сказки Цыферова про город так и не напечатали, и в Союз писателей его не приняли; постарался председатель приемной комиссии Ю. Яковлев-Хавин (два раза прокатывал сказочника).
— У Цыферова слишком много желтого, — морщился, — желтые цыплята, лягушата…
Сионист Яковлев-Хавин долго мурыжил и А. Баркова.
— Все это мило, но не профессионально, — брезгливо кривился.
Цыферов потерпел полный крах (и это несмотря на то, что его сказки уже печатали в Чехословакии, Польше, Японии. «Жил-был слоненок» вышел пятимиллионным тиражом и, кстати, стоила книжка шесть копеек). По этому поводу некоторые, под видом сочувствия, злорадствовали, но кое-кто советовал Цыферову сходить к Михалкову.
— Не пойду ему кланяться! — возмущался мой друг. — Я пишу не хуже его! (он проиграл, но голову держал высоко).
В те знаменательные дни Цыферов хорохорился, делал вид, что совсем не огорчен таким поворотом событий. В самом деле, что огорчаться? Ведь после того, как писателя или художника приняли в творческий Союз, или даже отметили наградой, он не будет лучше писать — это понятно и дураку. Чаще бывает наоборот — признание и слава идут писателю и художнику во вред, в него вселяется некая успокоенность, довольно вредная штука. Давно замечено, слава погубила немало талантов, ведь прославленный человек может зазнаться и менее требовательно относиться к работе, может вообще бросить работу — подумает: «вдруг сделаю хуже, чем делал до сих пор». И наверно, действительно страшно. Яснее ясного, прославленный человек уже как бы взлетел, и от него ждут новых высот, ему нельзя снижаться. К счастью, слава мало кому достается. Да и те, кому достается, не всегда ее заслуживают.
Ответственно заявляю: Цыферов не очень расстроился, что его прокатили в писательский Союз еще и потому, что считал свои сказки «намного лучше, естественней и искренней», чем у остальных современников, «я буду вторым Чуковским» — говорил (в подпитии вообще ставил себя на одну ступень с Андерсеном — «мои сказки помогут спасти мир, хе-хе!»), но конечно, все-таки он переживал, ведь талантливый все остро переживает, только мне кажется, его красивая неудача лучше, чем некрасивый успех Козлова.
В те годы своеобразные сказки Цыферова мне казались новым, свежим словом в искусстве, загадочной, эластичной прозой, калейдоскопом акварельных миниатюр-зарисовок (все казалось, он знает какие-то тайные литературные ходы), но теперь-то я понимаю, многие из сказок по большому счету — попросту слащавые бессюжетные картинки, рафинированные затеи, литературные фокусы — их прочитаешь и забудешь, а с героями сказок Андерсена, Братьев Гримм, Фрэнка Баума не хочется расставаться, с ними еще долго живешь. Я убежден — без сюжета нет сказки.