— Слабовато! Сырой текст! Не тот уровень!
— Ну напиши лучше, ядрена вошь, — гоготал Коваль, уверенный, что лучше написать невозможно (однажды даже процитировал нам слова декана пединститута, где он учился: «как бы Юрий Коваль не написал, это будет правильно, даже если идет против грамматики»).
Другого своего приятеля — Успенского, Иванов наоборот с жаром хвалил (возможно, потому что Успенский тогда в основном писал стихи — как бы работал на другой площадке), правда хвалил, выбирая странные образы:
— Эдик дичайше талантлив. Вот если завтра его переедет трамвай, все скажут: «Был гений!».
Вот такое мнение — противоположное мнению Мазнина, и не только его.
Временами хитрость Иванова проявлялась слишком явственно. Как-то мы с ним выпивали в ЦДЛ; с нами сидели еще двое приятелей; деньги кончились, а выпить хотелось еще. Я предложил Иванову занять деньги у Кушака, который сидел в углу с каким-то автором.
— Возьмем в счет моего гонорара, — объяснил я. — Вчера сдал ему иллюстрации к книжке Сапгира (Кушак в «перестройку» открыл свое издательство «Золотой ключик», где, понятно издавал «своих» — Сапгира, Г. Балла, Ламма…).
— Иди один, — сказал Иванов.
— Нет, вдвоем, — заявил я. — Так убедительней.
— Давай вдвоем, морда ты эдакая. — Иванов встал, но как только я подошел к Кушаку, вернулся на свое место.
Кушак, естественно, дал мне деньги (он никогда не отказывал), но Иванов хорош! Так мелко он, тупоголовый, поступал частенько. Договариваемся с ним куда-нибудь ехать, «ага! — кивает, — только схожу в туалет» — и незаметно идет в гардероб и исчезает. Или скажет Тарловскому: «Иди в буфет, бери кофе, сейчас подойду». И уходит домой.
Иванов был нервный, нетерпеливый, с бегающим взглядом, говорил быстро, заикаясь; на все реагировал мгновенно, остро; и веселился и грустил до слез — и уж это непритворно, так невозможно сыграть. Бывало, мы с Яхниным выпиваем с девицами; подлетает Иванов, размахивая дипломатом, и сразу напрямую:
— Ну, кого мы сегодня будем тра…ь?!
Кстати, в этом вопросе мы все отличались непосредственностью. Помню, с Ковалем выпивали в Пестром со своими подружками; в разгар застолья нас пригласили заглянуть в свой семинар две Марины (Москвина и Бородицкая — талантливые литераторши, наши приятельницы, которые натаскивали молодежь). Спустя какое-то время, прилично нагрузившись, мы с Ковалем поднялись в комнату за сценой и стали что-то нести будущим детским поэтам и прозаикам — вначале Коваль, потом я. В середине моей болтовни Коваль вдруг выдает на всю комнату:
— Леньк! А где наши Машка с Катькой?
— Ждут нас в Пестром, — говорю.
— Так пойдем. Чего мы здесь делаем!
Только по хихиканью наших слушателей я понял, что мы сморозили глупость и вообще выглядели не лучшим образом. Но Коваль ничуть не смутился. На лестнице говорит:
— Ни х… Мы все сказали, что надо. А перед Машкой с Катькой неудобно. Оставили их одних…
Однажды в солнечный летний день, мы с Ивановым шли по берегу Серебрянки — хотели найти дом, где наша семья жила до войны и откуда нас эвакуировали. Дом не нашли (уже все было перестроено); я рассказал, как в конце пятидесятых годов мы вернулись в Подмосковье и жили в Ашукинской (чуть дальше Заветов). Иванов рассмеялся:
— Я четко помню — мы с тобой встречались в электричках… Ты, подлюка эдакий, всегда покуривал в тамбуре, устраивал табачную диффузию, а я не переношу дым.
Скорее всего он выдумывал, но кто знает…
На обратном пути к даче Иванов распекал меня за дружбу с некоторыми нашими общими приятелями (хотя сам с ними дружил не меньше меня).
— …Он дерьмо! Чего ты с ним дружишь? И графоман!
— Этот подлец! Проталкивает только своих! И графоман!
— У этого шелуха, темы мелкие и скучные. Тухлятина. Пишет как школяр, с грудой ненужных подробностей, а в конце все разжевывает, объясняет, что к чему, и сразу дело дрянь. Прямо бесит меня, чистый графоман!
— Этот может состряпать крепкий сюжет, но не влезает в душу героев. Отсюда графоманские строчки.
Говорят женщины сплетницы. Ответственно заявляю: дружки мои переплюнули весь слабый пол. Вот уж где гнездо сплетников, где всегда услышишь, кто кого меньше уважает, кто бездарь и пустослов, так это в ЦДЛ. Не случайно Шульжик, чтобы сменить тему разговора (прекратить злословие), частенько говорит:
— Так, ну кого мы еще не обоср…и?
И здесь я привожу ярлыки, которые мои дружки вешали и вешают друг на друга, чтобы они, придурки, наконец говорили в глаза то, что с таким напором молотят за спиной. Пора, хотя бы на седьмом десятке, отвечать за свои слова, черт бы их подрал! Куда это годиться — сидишь с ними — нахваливают, пускают пузыри, стоит отойти — костерят на чем свет стоит?! А потом то один старый хрен, то другой сообщают, какую гадость о тебе сказали, да еще застраховывают себя: