— Да на что они, позументы эти, — сказал Гусь. — Обои, краски да папиросная бумага,
— Гордость надо иметь! — возмутился Дынин. — Что мы, беднее химзавода, что ли, в папиросную бумагу детей заворачивать!.. А тут костюмы качественные, проверенные. Давайте лучше, чем всякой маниловщиной заниматься, решим, кого в «Царицу полей» наряжать.
— Известно кого, — усмехнулся Гусь, — Митрофанову. У нее же дядя на железной дороге шишка.
— Других предложений нет? Так и решили. А насчет шишек смеяться мы все горазды. Вот август подойдет, уборочная — самое горячее время, на чем имущество вывозить? Вы, что ли, нам платформы дадите? Или Митрофанов?!.. Понятно говорю?
А в комнате мальчиков никто не спал.
— Так мы его и будем все лето кормить? — лежа на постели, говорил Стасик. — В конце концов, пошел бы к поварихе, поплакался. Что она ему поесть не дала бы?
— А повариха — тут же к Дынину, — сказал Венька.
— Да не пойдет он ни к какой поварихе, — сказал Марат и закривлялся: — «Тетенька, дай котлетку! Тетенька, дай котлетку!..»
— Ах, он гордый? — иронически сказал Стасик.
— Тебе что, Стасик, по уху дать? — приподнялся на локте Дима Стабовой.
— А ну, дай, дай! — ощерился Стасик и тоже приподнялся на локте.
— Да бросьте вы! — закричали все. — Бросьте!
Но Димка уже спускал ноги с кровати. Стасик откинул одеяло. Драки бы не миновать, если бы не Шарафутдинов.
— Самое жуткое, — поднял он с подушки голову, — что завтра родительский день.
— Ни черта, — сказал Стасик. — Родители Иночкина в Черном море купаются.
— Надо заявить так, — предложил Шарафутдинов. — «Раз родительский день, значит пускать только родителей». А то ведь едут все, кому не лень: и дедки, и бабки, и тетки, и дядьки, и вообще седьмая вода на киселе. Будто больше и поехать некуда.
— Вот припрется Костина бабка, — сказал Стасик. — «Где мой внучек, да как он поправляется?»
— Эй, вы! — сказал Димка. — Родительский день надо предотвратить.
— Предотвратил один такой, — презрительно скривился Стасик.
— А надо по-умному, — сказал Димка.
— Есть! — воскликнул Венька и протянул большой палец, — Во! Эпидемия!
Выждав момент, когда главная аллея опустела, и убедившись, что за ними никто не подглядывает, ребята раздвинули кусты и оказались в перелеске — зеленой зоне лагеря.
Они шли гуськом, неслышно, как индейцы. Впереди — Венька, за ним — Дима Стабовой, Марат и Стасик Никитин. Шарафутдинов шел последним и то и дело озирался по сторонам.
— Здесь! — остановился Венька и поднял зажатые в кулак спички. — Тащите.
Не без трепета пальцы потянулись к спичечному пучку.
— У меня короткая! — упавшим голосом сказал Марат и показал обломок спички.
— Атас! — шепнул вдруг Шарафутдинов. — Кто-то дышит.
Прислушались.
— Да нет там никого, — сказал Стасик.
— Ну да, нет, — обиженно прошипел Шарафутдинов. — У меня слух, как у филина.
…На цыпочках подошли к ореховому кусту. За кустом, прислоненный к осиновому стволику, стоял треугольный осколок большого зеркала. Рядом с зеркалом — обложка «Советского экрана». На ней — улыбающаяся Людмила Шагалова с изящной копной ловко зачесанных светлых волос. А перед этим алтарем красоты на корточках сидела Митрофанова. Распустив жидкую косенку, она старательно начесывала гребнем волосы, стараясь максимально приблизиться к недосягаемому идеалу. Она была так сосредоточенна, так напряженно были сдвинуты ее белесые бровки, и с такой надеждой переводила она взгляд с вожделенного шедевра на зеркало и с зеркала на вожделенный шедевр, что, как тетерев на току, ничего вокруг не замечала.
Ребята переглянулись. Вдруг Стасик как гаркнет:
— Брысь!
Митрофанова аж села от испуга и зажмурилась.
— Ты, Митрофанова, пионерка, — дынинским голосом и с дынинской интонацией сказал Стасик, — а Вавилон на голове устраиваешь.
Митрофанова опомнилась, заревела и убежала, оставив на траве изображение своего кумира и треугольный осколок зеркала.
Ребята хохотали. Один Марат, потупившись, стоял на краю овражка и мрачно смотрел вниз.
Дно оврага было покрыто папоротником и крапивой. Крапива была здоровенная, в рост, с толстыми колючими стеблями. Она стояла плотно, стебель к стеблю, и злодейски шевелила иглистыми листьями.
— Ну, Марат, давай. Зажмурься и сигай, — подарил Венька товарища невеселым экспромтом.
— А может, через майку прожгет? — вяло сказал Марат.