— Ты слышал, на озере стали пропадать не только гуси и утки, а теперь, говорят, даже и козы. Чудище якобы страшное появилось, жрет все подряд.
Данила приподнял от земли голову.
— Посадила бы Фитиля милиция суток на пятнадцать, глядишь, и чудище исчезло бы, и слухи прекратились.
— Я тоже так думаю, — согласился я с ним. — Бабы дуры, чему только не верят. А это чудище двуногое, небось, где-нибудь гуся в духовке зажаривает и над ними посмеивается.
Пожевав травинку, Данила зло ее сплюнул.
— Вот бабка мне и говорит, что нельзя козу с козленком без присмотра оставлять. Фитиль паразит ее… Гля…
Со стороны леса через ржаное поле, время от времени пригибаясь, быстрой походкой шел человек. Когда до берега осталось метров двести, он совсем пригнулся, и его не стало видно. Присутствие его выдавала летавшая над ним встревоженная сорока. Она проводила его до самого берега и даже разок зашла на него, невидимого, в пике. Человек остановился, по всей видимости, за густыми кустами у самой воды, чуть ли не в том самом месте, где, как мышь, тихо сидел Рэм-Ефрем. Сорока улетела.
— Мстит!
— За что?
— Гнездо, наверно, разорил!
— Ты не рассмотрел его?
— Нет!
— Я тоже! — Данила задумался. — Чего он крался?
Меня охватило беспокойство. Мы с приятелем часа два сидим в окопе, носа не кажем, со стороны может показаться: коза осталась без присмотра. Вполне вероятно, это козлокрад нацелился на Машку с козленком — высказал я вслух предположение. Данила отрицательно покачал головой и кивнул в сторону города.
— Их другая коза интересует. Смотри, Наташка-красавица идет.
Прозорлив он оказался. Если бы сейчас кто прошел мимо нас, то сказал бы, коза с козленком единственные существа на берегу. В бинокль мне хорошо было видно, как идет мисс «звезда Севера». Через плечо переброшено большое махровое полотенце, у халатика расстегнуты нижние пуговки. При ходьбе поочередно показываются мраморные, удивительно красивые и стройные ноги. Ать-два, одна ножка, вторая ножка, занавес открылся, занавес закрылся. Походка у Наташки была, конечно, царственная, величественная.
— Дай и мне глянуть, — вцепился мне в руку Данила, сообразив, что не зря я слился в единое целое с биноклем.
— Насмотришься еще.
— Жадина! Жмот!
— Готовь сметану, ветеринар.
Данила закрутил головой. Я его понимаю, в окопе сидеть тошно, а его деятельная натура требовала более решительных действий.
— Что, снова без крема идет?
— Да! — обрадовал я приятеля. Данила полез за пол-литровой банкой, спрятанной от жары под пучком травы, и, помявшись, все-таки спросил:
— Ты считаешь, что нам лучше ей массаж сделать?
— Конечно, лучше! Считай, что это наш долг! Вылазь! Пошли встречать!
Данила угрюмо сдвинул брови и, попридержав меня, с досадой произнес:
— Я буду мазать ей спину, а эти глазеть? Цирк я не собираюсь устраивать! Мы не за стеклом на телевидении! Мне за это деньги не платят. Я ей сейчас скажу, что тут целая компания издыхателей собралась.
— Воздыхателей.
— Все равно.
Пришлось его уговаривать и рассказывать, что он отстал от жизни, что Наташка продвинутая девица и идет в ногу со временем. В конце концов разозлившись, я зло заявил:
— Не хочешь сам мазать, а хочешь глазеть, отдай банку со сметаной вон тем. Рэм-Ефрем ее у тебя с удовольствием примет. Он потому сюда и приплыл, что ты ему про бесстыжую Наташку рассказывал. Поэтому у тебя конкуренты. И вообще не веди себя как собственник. Может быть, тебе еще ничего не отломится. Со сметанкой придется домой возвращаться. Пошли! — дернул я его за рукав. — А то потом поздно будет!
Однако мой дружок сообразил, что самая устойчивая позиция в окопе, стал насмерть и еще убийственные доводы привел:
— Я отсюда ни ногой! Чем переводить сметану, я лучше ее съем!
Пришлось напомнить ему избитую истину, что красота, хоть и чужая, требует жертв. Возражая, он бросил на чашу весов самый веский аргумент.
— Да-а-а, ты только пришел, а я тут с семи утра торчу, живот подвело.
— А ты сначала намажь ей спинку сметаной, а потом ее слижи!
Мой приятель отбивался, как мог.
— Хлеб черствый бабка дала. В банку еще помакать можно, а вот как со спины соберешь, кожа нежная, ошкарябаешь.
— А ты языком!
— Языком, говоришь, слизать? Ты серьезно?
— Я рассмеялся.
— Издеваешься?
— Ты что? Наташка — баба чистая. Что впитается, а что ты съешь. Зато представляешь, какой кайф будет?
— Не получится!
— Что так?
Я обрадовался и подумал, что здоровое крестьянское начало заговорило в моем дружке. А ведь сначала поверил, что станет слизывать сметану. Когда Данила отказался утолять голод, лакать сметану таким оригинальным образом, я мысленно поднял его на недосягаемую нравственную высоту, а он тут же низверг себя обратно, просто обосновав отказ: