Дорога словно сама бежала ему навстречу, несколько шагов – и гора оказалась совсем рядом. Здесь проблемы с физикой были не хуже, чем в трехлунном мире.
– Куда ж ты, молодец недобрый?
Старуха с гигантской клюкой преградила ему путь. Одноглазая, шестипалая – та самая, и Саша уже понял, с кем его свёл медальон. Клубок скользнул между ног лиха и укатил прочь, Дубков с тоской посмотрел ему в след. Чутьё подсказывало, что нескоро он сможет нагнать вёрткого спутника.
– Ну, как оно? Житие по ту сторону реальности? Не так ты себе всё представлял? Вот только правда обернулась кривдой, а мечта – ужасом.
Саша попытался обойти лихо, но старуха оказалась на удивление проворна. Клюка больно ударила в голень, заставив майора вскрикнуть и отступить.
– Кудыть собрался-то?
Медальон на груди нагрелся, стал тяжелее. Саша коснулся его пальцами.
– Побрякушка связала нас с тобой?
– Не побрякушка, а амулет. И он мой, что есть, то есть.
– Он менялся, – медленно проговорил Дубков, вспоминая казавшиеся нелепым недоразумением события. Сопоставляя. Понимая. – Каждая сделанная мной гадость питала тебя.
– Да кому нужны поступки. Эмоции, что затаились в твоей гниющей душе поинтереснее будут. Злость. Ненависть. Страх. Гордыня. Алчность. А уж тоски хоть ведром черпай. Грустишь отчаянно по своей Марии. Жить на расстоянии с любимым можно. Но до чего же это больно.
“Мария”, – Саша ухватился за это имя, за образ, что всплывал в памяти. Отчего-то власть тёмной стороны здесь была не так сильна. Воспоминания о Марии – словно трещинка на броне злой безнаказанности, крошечная, почти незаметная6, но опасная.
– А что же, радость, приятные воспоминания, помощь, сочувствие, любовь тебе совсем не по вкусу?
– Всё меньше водится за тобой такого, Сказочник. Не льсти себе.
Дубков зажмурился и с шумом выдохнул, стремясь погасить мгновенно вспыхнувшее в душе раздражение. Лихо же расхохоталось в ответ.
– Ах, если бы “не те” эмоции можно было просто взять и убрать, как прекрасен стал бы род людской. Но вот ведь незадача – то ли не хотят люди, то ли не могут. Дружба сменяется завистью, любовь – расставанием, порядочность – вероломством, верность – предательством. Уж тебе ли не знать.
Дубков отчаянно стремился изгнать из души злость и отчаяние, но они намертво вцепились в него. И чем глубже увязал он в них, тем весомее становился талисман. Вряд ли он был источником – скорее уж принимал рождённые в самом майоре тёмные порывы.
Глава 33 Роковая гора, часть 3
“Мария. Мария. Мария”, – снова и снова мысленно твердил он. – “Драгостэ май”.
Лихо встревоженно шевельнулось, потянулось к Дубкову, и тот стремительно отступил.
– Не водится, говоришь? Быть может, что-то да осталось. Я не могу избавиться от чувств, но уничтожить связавший нас амулет смогу уж наверняка, – с угрозой произнёс он, сдёрнув с шеи тонкую цепочку.
– Отдашь свою побрякушечку бесценную? Своего защитничка? Уж как он тебя оберегал. Смотри, останешься уязвим посреди магического мира.
Пальцы, сжимавшие медальон, дрогнули. Страх липкими щупальцами обволакивал душу – лихо было право. Но что-то начало воскресать в душе. И это что-то нипочём не готово было обменять живую душу за сколько угодно ценную вещь.
– Может, и мешок свой отдашь тогда?
– Понадобится – отдам, – тихо, но с вызовом произнёс Дубков.
Старуха отпрянула, оскаблилась в испуганной улыбке.
– Ты привязан к амулету, Сказочник. Узорами, что расползаются по твоей руке. Откажешься от медальона – и они прожгут твою плоть насквозь, до костей. И я не шучу. Нельзя так просто осовободиться от лиха!
– Не шутит… – шёпот скомороха был едва слышен. И в нём сквозило сожаление – что ужасно не вязалось с образом балаганного шута.
Лихо распрямилось, шишковатые пальцы сжались в кулаки – оно наполнялось силой, впитывало страх Дубкова – но тот не мог ничего поделать с бившей набат паникой. Лишиться руки? Всерьёз? А не слишком ли велика плата за чудесатые чудеса?
– Благодари Хайда, – проскрежетало лихо.
Страх оплёлся горячими стеблями злости – этому тоже его научило зелье Хайда. Выпускать на свободу то, что раньше сжигало его изнутри, чему он не позволял просочиться наружу. Ярость – она всегда была частью его. Не признанной, запрещённой, но от того не менее лютой. И в ней, как оказалось, таилась огромная сила. Колкая улыбка растянула губы Дубкова.
– Хорошо. Но твоя плата будет столь же высока, лихо.