«От жара», – подумала Маша, и как только температура спала, девочка укуталась посильней и забылась глубоким сном.
А когда проснулась, резко села на кровати и, прислушавшись к собственным ощущениям, радостно улыбнулась. Самочувствие было на удивление хорошим, а голова лёгкой и отдохнувшей. От болезни не осталось и следа!
Маша огляделась. Комната была погружена во мрак, в окошко любопытным жёлтым глазом смотрела полная луна. Девочка осторожно поднялась с кровати и спустилась на первый этаж. В доме стояла непривычная тишина. Казалось, всё вокруг застыло. Тёмным провалом горнила смотрела на девочку стоявшая в углу холодная печь. Деревянные доски пола, обычно рассказывающие тихие скрипучие истории при каждом шаге гостя, молчали. Даже старые часы-ходики, хруст которых обитатели избушки слышали из любого угла, замерли и не двигались. Дом притаился и будто бы чего-то ждал.
Удивившись, что в доме никого, кроме неё, нет – даже Котофей куда-то запропастился, – Маша открыла дверь и вышла на крыльцо. На Луково опустилась алмазная ночь. Холодная роса подсвечивала тёмную, колышущуюся в тусклом свете траву. Зелёное море словно живое перемещалось, двигалось, текло. Лунный блеск, отражаясь от мокрых капель на тонких стеблях, создавал иллюзию бесконечного звёздного покрывала и дорожки на живом травяном ковре.
За домом виднелся лес. Тёмная стена деревьев высилась непроходимой преградой, но точно по волшебству, стоило девочке проследить взглядом призрачную дорожку, упирающуюся в вечнозелёных стражей, деревья расступились, открывая светящуюся посеребрённую тропинку.
Полная луна стояла высоко и, словно подсказывая Маше, разливала яркий белый свет под ноги девочки, приглашая ту без страха продолжить путь. Удивившись самой себе, Маша спустилась с крылечка, ступила на мокрую от росы траву и отправилась в лес.
Дорожка вела вокруг да около, прямо да прямо, никуда не сворачивая. Маша шла, совершенно не боясь. Вокруг стояли вековые деревья, и девочке чудилось, что это и не деревья вовсе, а лесные богатыри, провожая маленькую фигурку в светлой ночной сорочке, ярким взглядом филинов следили за ней и охраняли. Где-то вдалеке ухнуло.
Осторожно ступая по тропинке, Маша медленно шла по тёмному лесу, как вдруг что-то толкнулось о её босые ноги и девочка, негромко ойкнув, посмотрела вниз. Мимо неё петляя по дорожке, прошмыгнул колобок. Остановился чуть погодя, замер и дальше покатился. Маша крадучись двинулась следом.
Потом за деревьями что-то блеснуло, разрезая темноту и рассыпая острые тени. Раздался гул двигателя, ржание коня и девочка, на миг остановившись, проводила взглядом родительскую машину, которая каким-то невероятным образом, встав на задние колёса, как на дыбы, помчалась во весь дух сквозь густой лес. Маша бросилась за ней. Она была уверена, что там впереди точно что-то есть!
Деревья расступились, Маша выбежала на знакомую полянку и замерла.
В центре полыхал костёр, и девочку опалило жаром. В страхе она отступила, боясь, что огненные искры попадут на ночную сорочку. Но почему на ней сорочка? Маша их сроду не носила!
Только она хотела развернуться и пойти знакомой тропинкой домой, как заметила собравшихся на поляне.
Мама и папа – хотя Маша поначалу и не была уверена, что это именно они, – танцевали, паря над землёй. На стройной фигуре мамы колыхалось великолепное сверкающее всеми оттенками радуги платье. В длинных распущенных волосах, развевающихся на ветру, призрачным светом сиял венок, от венка спускались длинные пёстрые ленты. Да, это действительно была Василиса, мама Маши! Папа Елисей – Маша и его узнала, – аккуратно вёл свою партнёршу в танце. На нём, таком серьёзном и гордом, блестели доспехи, а на плечах его был белый, отливающий жемчугом плащ.
Но это было ещё не всё!
Вокруг поляны, брыкаясь и при этом удивительным образом никого не задевая, скакала их белая машина и громко ржала, как заправский конь.
Котофей Котофеевич, став почему-то вдруг очень большим – тёмная шерсть его топорщилась и развевалась в призрачном свете, – прыгал с дерева на дерево, а на спине его, точно настоящий жокей, восседала мышка-норушка. Глаза кота странно светились, а белые усы, казалось, стали ещё длиннее.