«Гестапо какое-то» - раздражённо подумала она.
Страх исчезал, уступая место разочарованию. Она успела пожалеть, что тащилась сюда, как дура, по морозу, но отступать не собиралась. Голос молчал, и тогда Вика не выдержала:
- С-с-п-п-рашивайт-те.
Она понимала, что это выглядит, как вызов, но почему-то больше не боялась. Может быть, сейчас ей предложат одеться и отправиться восвояси, едва сообразят, насколько бесполезная штука – беседа с заикой? Ну и пусть! Если бы можно было сесть прямее, Вика непременно сделала бы это в тот момент, но прямее было уже некуда.
Внезапно погас свет, и остался только фонарь, вырвавший из темноты её руки на крепко стиснутых коленях.
- Почему вы разделили свой выигрыш?
Голос стал громче. Изменилась интонация. Прорезалось что-то жёсткое, повелительное, и Вика с удивлением поняла, что он принадлежит женщине, просто женщина стара. А ещё успела удивиться – почему спросили именно об этом?
- П-по-д-думала, ч-т-то т-так б-будет ч-чч-естно.
- Честность имеет для вас такое большое значение? Вы не жалели о сделанном?
- Н-не з-знаю. Д-да.
Вика решила отвечать односложно, или как можно короче, но это было не так-то просто.
- «Да» - жалели?
- Д-да.
- Вы – не единственная, кто финишировал в паре, но разделить призовую сумму поровну решились только вы. Это было: глупо? Разумно? Спонтанно?
- С-сп… - начала она, но голос прервал.
- Спонтанно, хорошо.
Судя по тону, ничего хорошего в ответе не было. У Вики пересохло в горле. От напряжения ныла спина.
- Вы вините себя в отъезде матери?
Вика отшатнулась, спинка стула напомнила о себе, больно врезавшись в позвоночник. Показалось, что резкий свет фонаря потускнел, и кольцо темноты сжимается, чтобы этот противный голос мог сожрать, уничтожить её жалкую, едва обретённую уверенность в себе. Вика зажмурилась, не ощущая, как опускаются плечи, как стискивают друг друга переплетённые пальцы.
Его звали Борис. Он был немного младше мамы – всего на пару лет – но она очень этого стеснялась. Сначала Борис просто приходил в гости, а потом, неожиданно для себя, Вика обнаружила его утром на кухне, в шортах и новеньких шлёпанцах, нахваливавшего мамин омлет. Омлет был самым обыкновенным, но мама глупо улыбалась от похвалы, и глаза её светились счастьем.
- Боря поживёт у нас, - напряжённым голосом сообщила она заспанной Вике.
Вика пожала плечами. Ей было всё равно. Боря, так Боря. Она правда не понимала, что мама в нём нашла – самый обыкновенный дядька, с намечавшейся лысиной и водянисто-голубыми глазами.
Первое время он не проявлял к Вике особого интереса, но как-то вечером предложил помочь с математикой, и с тех пор всегда заглядывал к ней в комнату, когда Вика делала уроки. Мама приходила с работы в семь, а то и позже, а у Бориса работа была странной – он зачастую вообще не выходил из дома, сидя перед дорогим ноутбуком, который привёз с собой, так что они частенько оказывались дома одни.
В тот день мама позвонила, сказала, что у неё «аврал», и велела ужинать без неё. Борис разогрел макароны по-флотски, а Вика нарезала овощи для салата.
- Как дела в школе? – неожиданно поинтересовался Борис - дядя Боря, как называла его к тому времени Вика.
- Нормально, - пожала она плечами.
- Ну и ладненько, - кивнул дядя Боря, на секунду показав бледную проплешину в тёмно-русых волосах, и снова наполнил рюмку из запотевшей бутылки с водкой «Царская», стоявшей на столе.
Он выпивал рюмку или две каждый вечер. Вике казалось, что маме это не слишком нравится, но она молчала, только легонько поджимала губы и отводила взгляд в сторону, как бы говоря: «я этого не вижу».
- Я пойду, у меня контроша завтра, - поднялась из-за стола Вика.
- А посуду?
- Потом помою! – пообещала она уже из коридора.
Дальнейшее она помнила очень плохо, потому что старалась забыть изо всех сил. Он пришёл, чтобы помочь с уроками. Пришёл не сразу, и от него пахло водкой. С тех пор Вика на дух не переносила запах спиртного. Из памяти стёрлись детали, но, увы, не все. Она помнила, как больно было губам, когда он зажимал ей рот ладонью. Помнила и другую – резкую, режущую боль. Помнила вес его большого тела. Помнила последние слова, которые он сказал ей, ревущей навзрыд, перед тем, как выйти из комнаты: «никто тебе не поверит».