Глава 4
Целую неделю Викин будильник оглашал бабушкину хрущёвку на час раньше обычного. Вика подрывалась из тёплой постели безо всяких «валяний», и принималась за гимнастику. На свет божий были извлечены килограммовые гирьки и скакалка, неизвестно каким чудом переехавшие к бабушке вместе с Викой два года назад. Поначалу смена режима далась ей непросто, но стоило только бросить взгляд на призывно подпрыгивающего бельчонка, и сон снимало, как рукой. Перед завтраком Вика успевала ещё обменяться приветствиями с bomb и mist, которые усердно просвещали её насчёт Игры, и вообще, кажется, никогда не вылезали из чата.
Бабушка восприняла новшество с подозрением.
- Влюбилась, чтоль? – бесцеремонно поинтересовалась она на третье утро, неодобрительно щурясь на Вику сквозь очки. – Так лучше платье это смени, чем себя истязать. Под твоим мешком никто фигуру не разглядит. Ишь, «фигуристка»…
- Ба, ты чего? – изумилась Вика. – В кого у нас влюбляться? Придурки одни. И вообще – я для себя занимаюсь!
- Ну, коли так, занимайся, ага, - не слишком поверила бабушка, но добавила: - Всё лучше, чем задницу перед интернетом отсиживать.
«Интернетом» она упорно называла Викин ноутбук, оставленный мамой «в наследство». В свои восемьдесят бабушка была бодра и на здоровье не жаловалась, но некоторым вещам просто не было места в её сознании.
- Я буду попозже, - крикнула Вика, уходя, в пропахший бабушкиным «Беломором» коридор.
На сегодня у неё имелся план.
После уроков она повернула в противоположную от дома сторону, и, обогнав стайку толкающихся шестиклашек, бодро зашагала через дворы. В двух кварталах от школы, за шоссе, имелся заасфальтированный пустырь, огороженный покосившимся строительным забором. В его центре торчала унылая серая коробка недостроенного не то склада, не то – супермаркета. Когда Вика переехала жить к бабушке, вокруг него ещё шла какая-то строительная суета, но потом открыли новый путепровод и стройка заглохла. В прошлом году она слышала, как Лялин хвастался, что местные ребята организовали внутри скейтдром, и тренируются. Вика надеялась, что даже если скейтбордистов не разогнали давным-давно, то они не появляются в своих владениях так рано, и днём она никому не помешает. В маленькой комнате не хватало места для занятий.
Действительность превзошла все ожидания. Ради этого стоило два раза обойти по периметру размалёванную корявыми граффити заброшку, чтобы обнаружить наконец незапертую дверь, прикрытую мятым железным листом.
В огромном пустом пространстве царил полумрак. Через верхние, не забитые фанерой, секции фасадных окон внутрь просачивался скудный дневной свет. В самом центре зала, между опорных столбов, громоздились фанерные горки, трамплины и вёрты. Изначально сделано было на совесть, но, судя по сдвинутым как попало конструкциям, по дырам на местах отсутствующих фанерных листов, всем этим давно никто не пользовался.
Вика подошла ближе, оставляя в пыли чёткие следы рубчатых подошв. Под самой высокой из горок было что-то вроде закутка, с перевёрнутым деревянным ящиком, пустыми бутылками из-под пива и побуревшими от влаги окурками. Она поставила ящик на-попа и водрузила сверху рюкзак. На дне, под учебниками и тетрадями, упакованные в синий матерчатый мешок с гордым значком nike, лежали спортивные тапки. Вика не доставала их с тех пор, как забросила гимнастику, и понятия не имела, будут ли они сейчас впору.
В лишённой внутренних перегородок коробке склада было холодно, но сухо. Вика скинула куртку, сняла платье и осталась в чёрном эластичном трико и такой же футболке с длинными рукавами – старой форме, которую под платьем совсем не было видно. Сменив ботинки на тапки, она пошевелила пальцами ног – тапки жали, но совсем немного. Выбрав заранее подготовленный плейлист, Вика заткнула уши кнопочками наушников. В мозг ударил бодрый аккорд, и испанский певец взмолился: «Despacito!».
Вика вышла из-под горки и мягко ступила на плоский помост, который когда-то служил дорожкой к трамплину. Она глубоко вздохнула и, разбежавшись, сделала сальто вперёд. После толчка руки оказались в пыли, фанера глухо загудела под ногами при приземлении, но Вика сияла – тело ничего не забыло!