Командовал капралией богемец Франта, по виду и повадкам истинный зверь: с торчащими в стороны преогромными усами, с багровой шишкой на месте носа. Говорить по-человечески он, кажется, не умел – только орать. Чуть что – дрался. Занятие, на которое сходу угодил Луций, заключалось в том, чтоб правую ногу отличить от левой, и эта наука не всем будущим гренадерам давалась легко. Понимали, чего добивается капрал, только саксонцы и, с грехом пополам, курляндцы. Остальные по-немецки не знали, сбивались с ноги и получали удары палкой. Но когда Катин объяснил французу по-французски, шведу по-шведски, а полякам по-русски, но с пришепетом, чего добивается мучитель («хо́дзичь права но́га, по́том лева»), дело пошло на лад. Капрал велел добровольному толмачу стать рядом и переводить команды. На месте, в неподвижности, Катин получил возможность изучить расположение лагеря лучше.
Половину территории занимали палатки для рекрутов, по одной на взвод. Хорошо, что не казармы, отметил Луций, ночью будет нетрудно выбраться наружу. Другая половина была отведена под плац. Там муштровали рекрутов, поделенных на две части: еще не обмундированные новички и уже экипированные солдаты. Сбоку – на виду у всех, для острастки – располагалась площадка для экзекуций, где все время лупили фухтелями провинившихся. Оттуда беспрестанно неслись истошные вопли. С другой стороны слышался не менее громкий вой, но собачий – там находилась каменная псарня. Зачем здесь столько собак и почему они так жалобно воют, осталось для Луция загадкой.
Тут, впрочем, многое было непонятно. Например, почему экипированные солдаты, имея ружья со штыками, не перебьют своих немногочисленных истязателей. Или отчего солдат учат вышагивать столь странно: по-журавлиному, очень медленно. Однако ломать голову над сими загадками Катин не собирался. Он уже решил, что нынче же ночью сбежит. И знал, как.
Пользуясь милосердным покровом ночи проползти под краем палатки. Забраться на вал. Оттуда по крутому спуску скатиться в сухой ров. Вскарабкаться на другую сторону. Может быть, раз-другой сорвешься, но земляная стена – не каменная, как-нибудь сладится. И всё. Чистое поле. Свобода!
…Вечером после на удивление сытного ужина, где дали вволю хлеба и солонины, рекрутов повели на молитву: католиков к патеру, лютеран – к пастору, а православного попа в депо не было, так что Катин остался в палатке один.
Времени терять он не стал. Шмыгнул в темень, прокрался к валу и с первой же попытки – благодарение природной ловкости – одолел эту невеликую высоту. Наверху распластался, чтоб не заметили часовые, подполз к краю, заглянул вниз, в ров, – и ошеломился.
Там, во мраке, носились какие-то быстрые, приземистые тени. Что за наважденье? Лишь когда одна из теней издала злобное рычанье, Луций понял: это собаки. Так вот зачем они в депо! Днем их держат взаперти, морят голодом, а на ночь выпускают в ров. Попробуй сунься – накинутся и сожрут. Да, с такими стражами можно не опасаться, что рекруты разбегутся.
Впервые за всё время испытаний, а может быть, даже впервые со дня, когда заснул и не проснулся его отец, наш герой испытал то душераздирательное, черное чувство, которое, верно, и называют «отчаянием».
Клетка слишком крепка. Соколу не улететь!
Унылый, согбенный, слез он по валу вниз – и угодил прямо на капрала Франту. Ждал крика, удара палкой, а затем, вероятно, и более жестокой кары, но богемец лишь покачал головой и тихо молвил – оказалось, что он умеет не только орать:
– Ты умный парень, Москва. Я сразу это понял. Запомни: убежать отсюда нельзя. В армии у тебя только два пути: или ты останешься мясом для палки, или станешь исправным солдатом. Тогда жить можно. Выбьешься, как я, в капралы. Сам получишь палку. Лучше быть овчаркой, чем овцой. Марш в палатку! Я тебя не видел.
Повернулся и пошел. Не такой уж он оказался зверь.
Над явленной дилеммой – быть овцой или овчаркой – Луций размышлял полночи и пришел к конклюзии, что выбор этот ложен. Человек не должен с ним смиряться, ибо доля гонителя и доля гонимого равно несовместны с достоинством, притом первая еще менее, чем вторая.
Но в целом совет капрала был хорош. Истинный философ сознает границы возможного. И коли не может поменять обстоятельства, начинает считать их нормою, к которой должно приноровиться.
В конце концов, сколь тяжкой может показаться армейская учеба тому, кто постиг физику с метафизикой, астрономию с астрологией и прочие мудрейшие науки? Раз из депо сбежать нельзя, надо становиться образцовым прусским солдатом, чтобы скорее попасть из западни рекрутского депо в полк. Уж там-то рва с голодными псами вокруг лагеря не будет.