Во вторник, четверг и субботу самые тяжелые дни - папа приезжает с гемодиализа[1]. Не всегда, но ему становится плохо. Он лежит на диване, пульс высокий, давление низкое. Я звоню маме на работу и хочу кричать, но сдерживаю себя и выслушиваю, какую таблетку дать. Копаюсь в куче коробок, они падают из трясущихся рук. Меня всю пробивает злой мандраж и мелкая противная мурашка. Нахожу нужное лекарство, спешу с водой, меряю давление. Господи, только бы пронесло! «Сколько проживу, столько и проживу», - убивает своим похоронным голосом папа. Вскоре пульс выравнивается, давление приходит в норму. Папа засыпает, а я иду в свою комнату и тихо плачу возле спящей дочки. «Крепись! - говорю я себе. - Надо уметь быть счастливой, даже если у этого счастья короткое будущее».
На следующий день всё стабильно и в норме. После обеда папиным знатным наваристым борщом из томатов, мы все вместе сидим в зале и болтаем. Разговаривать с папой можно часами. Особенно слушать истории про молодость, проведенную в селе Пологое Займище Астраханской области.
Истории залихватские, сильные, добрые. Ты будто погружаешься в них головой, видишь перед собой картины минувших дней: озера, ерики, огромную рыбу по 10 килограмм. Слушаешь, забывая лишний раз моргнут, про банку с мороженным, в котором оказался один лед вместо лакомства; про порванные новые брюки по последней моде и как мать ругала; и про то, как ходили на сеансы «Волга, Волга» и надрывали животы от смеха.
И пахнет тебе в это время покосом и скошенной травой, свежим теплым хлебом бабы Маши и тонким займищным ветерком в знойный день с реки Подстепка. И хочется туда же - ловить рыбу, ходить босиком по ерикам и собирать на пятки занозы с репяхами.
За час до сна иду с дочкой гулять. Возвращаемся с уже заметно посиневшим небом, на котором выступили крапинками первые звезды. Папа с мамой сидят за домом на садовой качели. Перед ними стоит широкий пенек, на нем чайник и конфетки. Мы быстро желаем дедушки с бабушкой спокойной ночи и идем главного зевающего человека готовить ко сну. А родители продолжают сидеть, тихо раскачивают качели и с упоением провожают летний день. Разговаривают обо всем на свете, строят планы на будущее. Я выхожу на крылечко и вижу их сидящих плечом к плечу. Они в этот момент выглядят такими милыми, дружелюбными и любимыми, что мне хочется, чтобы так было всегда.
Ничего не изменилось. Та же улица, покрытая ледяной коркой снега словно сверхпрочным брезентом, тот же дом, калитка, иногда постукивающая на ветру, ступеньки, светлая деревянная дверь. В доме тепло и уютно. И как обычно хорошо, до противного хорошо. Только мама в черном платке на кухне крепкий чай разливает по кружкам, еду на столе расставляет, накормить нас хочет, а сама не ест.
Тяжело. До исступления тяжело. На улице морозный воздух, заглатываю большими глотками. Вдохну, выдохну - легче, но только кажется. Завожу машину, прогреваю, выгоняю, едем. Теперь столько дел... Машина на переключении скоростей «тыркает», неделю назад папа поменял свечи, так мама сказала. Надо позвонить папе спросить, какие свечи... Останавливаю машину, вдыхаю, выдыхаю - кому звонить? Некому.
Напечатанный лист со свежей краской - свидетельство о смерти будто упрямая насмешка мне в лицо. Не верю! В тысячный раз не верю! Он здесь, он рядом, в моем сердце, душе, мыслях.
Говорят, на похоронах людей было много, очень много. Говорят, что машин было от самого переулка до выезда на главную дорогу. Говорят... Только самое доброе говорят. Я ничему не верю, ничего не помню. Страшный сон, да и только.
Приезжем на кладбище с мамой, ставлю машину возле ворот и несусь на всех парах, падаю на колени и только тут на меня обрушивается словно ледяным дождем реальность. Реальнее всех реальностей на свете. Она бьет по лицу, хлещет бичом по спине так, чтобы посильней прижать к земле, колет осколками в сердце. Зажимаю сухие губы, скручиваю руки и реву криком, что черные карги срываются с насиженных крестов. Я не верю, папа! В сотый раз ничему не верю!
Дома лежу на диване, тихо слушаю в наушниках папины песни - с ними легче, с ними жизнь вроде как продолжается, в них папиным голосом поет Высоцкий про цветы на нейтральной полосе.
Мама возится на кухне, готовит ужин, который мы будем доедать всю неделю, и иногда горько, шумно и тяжело вздыхает. Ей тоже нелегко, как и мне. В сотую долю раз тяжелее.
За окном яркое морозное солнце нехотя садится за горизонт, испуская последние лучи сквозь рванные облака. Ночью выпадет снег и накроет блестящую корку рассыпчатым пуховым платком. И тогда земля вмиг преобразится, станет будто молодая холеная девушка в белоснежной шубке, улыбнется слепящему солнцу и будет заигрывать с ним алмазными бликами.