К полудню ртутный столбик поднялся до 30 градусов. Самая подходящая погода для купания. Я сижу на бортике бассейна, окунув ноги в воду, и считаю моих девочек по головам, их должно быть двадцать. Тренер, он же управляющий бассейном, сидит рядом. От нечего делать заводит со мной разговор.
— Скажем прямо, работу вы себе выбрали не из легких.
Я рада, что у меня есть с кем поговорить. Вот поболтаю с ним немного, а потом окунусь — время-то и пройдет. Девочки мои рады-радехоньки, что я отвела их в бассейн. В цехе, всегда таком пыльном, они, наверное, только об этом походе и думали. Когда я говорю им: «Сегодня мы пойдем купаться» — они прямо воют от радости.
— Это как посмотреть, — объясняю я тренеру. — Всякая работа может доставлять радость.
— Знаете, когда я смотрю на них, все они кажутся мне простыми и милыми. Даже представить себе невозможно, что они трудные дети.
— Были трудными, а теперь стараются вовсю. Да и подводить друг друга они боятся: если, к примеру, кто из них что-то натворит, всей группе отменяется поход в бассейн. Кто же после этого захочет взять на себя такую ответственность? Один против всех не пойдешь.
Я вижу, о чем он сейчас думает, по его лицу и пытаюсь ему растолковать все как можно проще:
— За год почти все они исправляются, мы отпускаем их, появляются новые. Вон та, черноволосая, что лежит на одеяле, у нас месяцев девять, и, я думаю, мы вполне можем ее отпустить. Вчера она как раз вернулась из отпуска.
Мне незачем рассказывать ему о том, какие разговоры начнутся на педсовете, когда я скажу, что Лиану можно отпустить из ИТД[6] досрочно. «Дорогие коллеги, — скажу я им, — Лиана сейчас уже на таком уровне, что мы можем безбоязненно с ней расстаться». А на каком, в самом деле, она уровне? На среднем, на высоком? Как это определить, какие тут нужны критерии? Тут схемы не годятся, человека в схему не втиснешь, не разложишь по полочкам его психологическую характеристику, индивидуальные черты характера, отличительные свойства, странности. Кто они, эти трудновоспитуемые дети? Это подростки, живущие в постоянных конфликтах с учителями, родителями, сверстниками, — так нас учили. Макаренко называл это «испорченными социальными связями».
А как обстоит дело сегодня?
— Вот бы нам сюда Макаренко, он бы наши проблемы мигом решил, — шутили мы в студенческие годы.
Но пока есть малолетние правонарушители, нам не до смеха. Призадуматься есть над чем.
Тренер возвращает меня к действительности:
— А вам не кажется, что они у вас просто учатся приспосабливаться? Вот к чему, можно сказать, сводится ваше воспитание.
Я задета. Он, конечно, не прав. Но некоторые смотрят на нашу работу именно так.
— Возьмем все ту же Лиану. Когда она говорит: «Тише, девочки!» — все сразу затихают. А почему? Нет, никто ее не боится — просто ее уважают. Хотя она никогда не повышает голоса и никому ничем не угрожает. Наоборот, временами она даже чересчур вежлива, чересчур предупредительна. Сначала я невольно задумывалась: а вдруг она действительно только приспосабливается, а внутренний перелом в ней так и не произошел? К счастью, я ошиблась. Мне нравится, что она защищает тех, кто послабее. Она думает, размышляет, она не безразлична, не считает, что воспитанием должны заниматься только мы, педагоги. В своих поступках она руководствуется совестью. А совесть — дело такое: она не позволяет надевать на себя маску.
Только я с ним разговорилась, как появились спортсмены и тренера куда-то позвали. Он сказал мне на прощание:
— Договорим в следующий раз. Мне было очень интересно. Обязательно договорим!
И вот я сижу опять одна на краю бассейна. Солнце жжет немилосердно. Лиана как лежала на одеяле, так и лежит, это нехороший знак. Она собиралась вроде бы рассказать мне, как она была дома. Неужели она не видит, что сейчас у меня как раз есть для этого время, или она настолько занята своими мыслями? Через два дня у нас педсовет. Предложу ли я отпустить Лиану досрочно? Похоже, дни отпуска серьезно на нее повлияли. И есть над чем подумать. Иногда три дня — это мало времени, а иногда — очень много.
16 июня.
Напиши мне поскорее, Ральф. Если бы знал, как я жду твоего письма. Я знаю, сегодня оно еще не может прийти, но, может быть, завтра или послезавтра. Честно говоря, я рада, что я снова здесь. Я как бы боюсь сама себя. А здесь я чувствую себя уверенно, здесь все иначе. Дома мне трудно. Надо постоянно перед ними отчитываться, выкручиваться, придумывать всякие отговорки. Мать мне не верит, и я ее даже могу понять. Что я за человек такой, Лиана Хагендорф? Пропускала уроки, прогуливала рабочие дни, лгала и подделывала документы. Мне и по сей день стыдно из-за этой подделки. Ну, какой там документ — просто больничный листок. Он хранится в моем личном деле. Не знаю, почему я эту дурацкую историю никак не выброшу из головы. О некоторых вещах лучше вообще никогда не вспоминать. Было и быльем поросло. Да и когда было. Изменить все равно этого нельзя, а человек продолжает думать об этом, переживает. Жует свою жвачку и никак не проглотит. Вот как у меня с больничным листком. Я ведь не собиралась этого делать. И почему я часто делаю то, чего совсем не собиралась делать?