Пит был настойчив, он вышел на финишную прямую и остановить его могла только смерть. Людка сдалась.
Расплывающееся красными кругами сознание Костика под пулемётный стук сердца захлёбывалось влажными звуками чужого любовного пира. Он стиснул зубы и не шевелился, боясь оказаться заподозренным в подглядывании или подслушивании.
Пит притомился, Людка выскочила из-под него и заперлась в ванной.
– Куда ты, Люда? Ну выйди, ну я не могу, я не кончил, ну помоги мне, – уговаривал её Пит под дверью.
– Ляг в кровать, – сказала из ванной Людка.
– Ладно, я тебя жду в кровати. Да?
– Костя, он лёг?
Костик перевернулся на спину.
Людка вышла из ванной и села на Костикову койку, задев его ногу. Костик брезгливо отдёрнулся.
– Ты не ошиблась кроватью? – спросил её Пит. – Или я уже больше не нужен?
– Хватит, я ухожу. Костя, ты не спишь? Ты проводишь меня?
– Зачем? Чего тебе ещё бояться?
– Прощай, – она погладила его коленку.
Она встала, и он понял, что никогда больше её не увидит, и животный страх сорвал его с места.
– Не уходи, Людка, не уходи, – бормотал он, вцепившись в её руку. – Даже если ты переспала с ним, ты всё равно самая лучшая из женщин. Не уходи, ложись со мной, я тебя не трону.
– Нет. Я не могу с тобой лечь.
– Почему, я ведь не трону тебя?
– Ну как тебе это объяснить? У тебя трусы в горошек.
– Он их снимет, – радостно пообещал Пит.
– Так вы, наверное, всё расписали заранее? Вы меня поделили: первым Пит, а потом ты? Как интеллигент? Тебе ведь тоже хочется?
– Успокойся, – оледеневшим голосом сказал Костик. – Мне ничего от тебя не надо.
Он отошёл к балконной двери, дрожа от пережитого напряжения, и уставился в темноту. Он с нетерпением ожидал её ухода и верил, что она всё-таки не уйдёт.
– Прощай, Пит, – сказала Людка. – Тебе от меня было хоть что-то нужно.
Она уже открывала дверь, когда Пит догнал её, подхватил послушно обмякшее тело и бережно опустил на свою кровать.
Костик медленно одевался, он ждал, что Людка опять попытается остановить его, тогда бы он послал её матом, но Людка лежала недвижима как мумия, затих в ожидании его ухода и недавно ещё шумный Пит.
Костик вышел на балкон, вдохнул полной грудью южную ночь и нырнул в неизвестность.
Он бродил по скверику, мудрый, сумрачный и спокойный, как эта ночь, пока не нашёл скамейку, на которой несколько часов назад ему было так хорошо.
А Пит тем временем в очередной раз обрабатывал Людку.
– Хочешь, я дам тебе чирик1?
– Хочешь, я сама дам тебе чирик, я верну вам деньги за ваш ресторан, только, пожалуйста, дай мне спать, мне спать осталось четыре часа.
– Ты не дала мне кончить, сбежала куда-то. Не фига было со мной ложиться, коли не хочешь. Легла бы с ним. Чего ты с ним не легла?
– Я поняла, что у него ничего не получится.
– Ну, у меня-то получится!
– У тебя уже получилось.
– Тьфу ты чёрт, ты же не дала мне кончить. Ладно, хочешь, я приеду к тебе в Херсон и привезу тебе кожаные сапоги. Какие ты хочешь?
– Красные.
– Я тебе привезу красные. И ещё что-нибудь.
– И ещё зелёные.
– Я привезу и зелёные, и жёлтые.
– Ну за жёлтые сапожки ты можешь делать со мной всё, что захочешь.
– Ты кончил, наконец? – спросила она вскоре.
– Нет, ещё немного. Тебе разве не приятно?
– А ты не импотент?
– Какой я импотент, у меня дома семь баб!
– Я больше не могу, пусти меня, я пойду к себе.
– Зачем тебе к себе?
Она села на кровать.
– Где мои тапочки?
– Одень его.
– Я не хочу его, я хочу свои.
Потом она, не включая света, искала в предрассветной полутьме свои трусы.
– Где мои трусы? – спрашивала она. – Куда ты их дел?
– Одень его трусы, они в горошек, – заржал Пит.
Она села на Костикову кровать и заплакала.
– Что вы со мной сделали, со мной никогда ещё так.
– Ты же не девочка, лет двадцать пять тебе есть?
– Я привыкла сама отдаваться мужчинам.
– Никто ничего не узнает, чего ты.
– А он?
– А он больше не вернётся, он топиться побежал. С горя. От того, что у него трусы в горошек.
– Ладно, давай попрощаемся навсегда.
– Почему навсегда, я же приеду к тебе.
– Да, ты приедешь ко мне.
– И привезу тебе сапоги.
– Да, красные сапоги.
– И не только красные.
– Хорошо, приезжай, я буду ждать, ну а теперь прощай, Пит.
1
Чирик – сокр. от червонец, так за свои красноватые тона называлась советская десятирублёвая купюра.