Кристофер пристально посмотрел на него. - ‘Ты сам себя слышишь? Что за человек может сказать такое своему сыну? Иногда мне кажется, что ты не можешь быть моим отцом.’
Его слова задели за живое то, чего он никогда раньше не касался. С бессвязным воплем ярости Гай выхватил из корзины серебряный нож для разрезания бумаги и швырнул его в Кристофера. Он пролетела мимо его уха и, дрожа, застрял в дверном косяке.
Кристофер даже не вздрогнул. Он уставился на отца сверху вниз, его тело напряглось от сдерживаемой ярости. Гаю вдруг пришло в голову, что он никогда не замечал, каким высоким стал его сын.
- Прощай, отец. Мы больше не встретимся.’
- Подожди, - крикнул Гай. Но Кристофер уже ушел.
Солнечный свет ударил ему прямо в глаза, как молния. Ошеломленный, потрясенный чудовищностью содеянного, он, спотыкаясь, побрел через площадь. Руфь встретила его на берегу, где ржавые якоря и оборванные куски веревки усеивали берег. Хотя прошло меньше часа с тех пор, как она видела его в последний раз, она обняла его и прижалась к нему так, словно они расстались много лет назад.
Она приехала сюда вместе с отцом девять месяцев назад. Кристофер наблюдал за прибытием «индийца», который привез ее сюда. Со стен замка он мельком увидел ее в лодке, которая доставила ее на берег - всего шестнадцать лет, с алебастровой кожей и ярко-рыжими волосами, цвета которых он никогда раньше не видел у девушек. Когда ее лодка проплывала мимо замка, она подняла голову – несомненно, размышляя о своем новом доме – и поймала взгляд Кристофера. В этот момент он почувствовал такое волнение в чреслах, какого никогда не чувствовал раньше; он едва мог дышать от желания.
Конечно, английская девушка, прибывшая в Бомбей, была подобна розе в пустыне, и не было недостатка в мужчинах, желающих сорвать ее для себя. Но все они отступили, когда узнали, что сын Гая Кортни заинтересовался ею.
Но даже тогда это требовало времени. Кристофер чувствовал себя неловко; он не знал, как разговаривать с девушкой, которая не была служанкой. Много ночей подряд он лежал без сна, ругая себя, воображая вкус губ Руфи и приходя в ярость от того, что ему не хватает смелости.
Но Рут была терпелива. Она понимала чувства Кристофера так, как никогда не понимали его мать и отец. Она увидела любовь в его сердце и уговорила его сделать это. На собрании в Губернаторском доме, куда допускались семьи солдат, потому что там было так мало других женщин, она пригласила его на танец. Когда он впервые коснулся ее руки, все его тело содрогнулось. Он танцевал всю ночь, чуть ли не выпятив свои бриджи, уверенный, что все над ним смеются. Но Руфь не смеялась. Она помогла ему обойти танцпол, и когда они двинулись навстречу друг другу, она чуть-чуть переступила через него, так что он почувствовал каждый изгиб ее тела сквозь тонкое хлопчатобумажное платье.
С тех пор он виделся с ней почти каждый день - урывками за складами или на пляже в Бэк-Бэй, за кокосовыми плантациями. Они держались за руки и шли по песку, пока она рассказывала ему об Англии, стране, откуда он приехал, но которую никогда не видел. Она столько всего повидала, о чем он только читал в книгах или слышал, как его обсуждали коллеги по компании отца. Она говорила с ним с уважением, легко и непринужденно, в то время как он стоял, лишившись дара речи от ее красоты.
Они поцеловались, и он подумал, что жизнь не может быть слаще. Позже она позволила ему расстегнуть корсаж и потрогать ее грудь, а сама просунула руку под его бриджи и стала дразнить его пульсирующее мужское достоинство. Но она не позволила ему идти дальше. - ‘Я не могу, пока не выйду замуж, - настаивала она, и он уткнулся лицом ей в грудь и пообещал: - Я женюсь на тебе.’
Теперь же она увидела унылое выражение лица Кристофера и обхватила его лицо руками. - ‘И что же он сказал? Милый, тебе плохо? Он дал свое разрешение?’
- ‘Он запретил это. - Кристофер тяжело опустился на корпус гниющей лодки, поднятой над линией прибоя. От него в знак протеста поднялось облако мух.
Слезы застилали ее невинные голубые глаза. - ‘А что мы будем делать? Я не могу жить без тебя, любовь моя. Я скорее умру.’
Кристофер закрыл глаза. Ослепительный свет не давал возможности думать. Он потер виски, прокручивая в голове разговор с отцом. Его любовь к Руфи была такой чистой, такой искренней, как мог отец отрицать это? Да как он посмел? На мгновение вся эта бесполезность показалась ему такой мрачной, что он даже подумал, не привязать ли ему к ноге один из этих ржавых якорей и не броситься ли в гавань. Он покончит со всем этим, избавится от удушающей тяжести своей разрушенной любви и заставит отца понять.