— Я поставил шестерых своих людей охранять место преступления. Никто ни к чему пока еще не прикасался, — сообщил мне он.
— Для начала неплохо, — сказал я. Мы с Кентом были знакомы уже почти десять лет, и у нас с ним сложились хорошие рабочие отношения, хотя я и встречался с ним не чаще одного раза в год, бывая в Форт-Хадли в командировках. Мне доводилось наблюдать, как он дает свидетельские показания в трибунале: их отличали спокойствие, логичность, последовательность и достоверность — все качества, которые обвинение только может ожидать от полицейского. И все же в нем было нечто такое, что отталкивало от него, и, как мне казалось, именно по этой причине прокуроры вздыхали с облегчением, когда он освобождал место свидетеля. Возможно, он был излишне непреклонен и безучастен, а в армии к попавшим под трибунал бывшим сослуживцам относятся все-таки если не с сочувствием, то, по крайней мере, с участием. Кент же был из того разряда полицейских, которые видят лишь черное и белое и чувствуют себя лично оскорбленными, если кто-то нарушит закон. Лишь однажды я видел, как полковник Кент улыбнулся: когда он выслушал приговор молоденькому курсанту, схлопотавшему десять лет за поджог пустой казармы, хотя бедняга сделал это явно неумышленно, будучи в стельку пьян. Но закон есть закон, как мне думается, и столь негибкая личность, как Уильям Кент, не случайно заняла эту нишу в жизни. Вот почему я был несколько изумлен, заметив, что Кента потрясли события того утра.
— Вы проинформировали генерала Кэмпбелла? — спросил я.
— Нет.
— Вам, пожалуй, лучше сообщить ему это известие у него дома.
Он кивнул, не испытывая от предстоящей ему миссии особого воодушевления. Выглядел он скверно, из чего я сделал вывод, что он успел побывать на месте преступления.
— Генерал наверняка не погладит вас по головке за задержку уведомления, — холодно сказал я.
— Формально я и не мог сообщить ему о случившемся с его дочерью, не получив документа об опознании, — объяснил Кент.
— Кто первым опознал труп?
— Сержант Сент-Джон, обнаруживший тело.
— Он знал убитую?
— Они вместе дежурили ночью.
— В таком случае здесь вряд ли возможна ошибка. А вы сами ее знали?
— Да, конечно. И провел точное опознание.
— Не говоря уже об имени на ее униформе и личных знаках военнослужащего.
— А вот этого как раз мы и не обнаружили. Форма исчезла.
— Исчезла?
— Именно так… Вместе со всеми опознавательными знаками.
С годами у сыщика вырабатывается особое чутье либо накапливается багаж аналогичных случаев в подсознании, поэтому когда он слышит свидетельские показания или сам видит место происшествия, то задается вопросом: что именно здесь не так?
— А нижнее белье? — спросил я полковника Кента.
— Что? Ах нет, белье осталось. Странно, как правило, белье тоже забирают. Ведь верно?
— Вы включили в число подозреваемых сержанта Сент-Джона?
— Это уже ваши функции, — пожал плечами полковник Кент.
— Что ж, за такое имя можно сделать ему поблажку и временно оставить вопрос открытым, — сказал я, оглядываясь на заброшенные казармы, здание штаба батальона, столовую и поросший сорняком плац. На мгновение мне представилось, как в утренней серой дымке выбегают на построение молодые солдаты, и вспомнилось, что я всегда чувствовал себя усталым, озябшим и голодным до завтрака. Мне также вспомнилось, как я струхнул, узнав о том, что почти всех нас отправят во Вьетнам, где процент потерь на передовой таков, что ни один букмекер из Мидленда не поставит больше чем два к одному на то, что ты вернешься домой целым и невредимым.
— Здесь находилась рота, в которой я служил, — сказал я Кенту. — Рота «Дельта».
— Я и не знал, что вы служили в пехоте, — удивился Кент.
— Это было давно, еще до того как я стал полицейским.
— А вот я всю жизнь прослужил в военной полиции, — сказал полковник. — Но и мне довелось хлебнуть дерьма во Вьетнаме. Я был прикомандирован к американскому посольству, когда вьетконговцы попытались взять его штурмом. В январе шестьдесят восьмого. Одного я убил, — добавил он, помрачнев.
— Порой мне кажется, что лучше служить в пехоте, — кивнул я понимающе. — Там хотя бы знаешь, что воюешь не со своими. А здесь другой расклад.
— Враг — всегда враг, — насупился Кент. — Армия — всегда армия. А приказ — всегда приказ.
— Так точно! — подтвердил я, в очередной раз отметив, что вот в этом-то и заключается вся соль армейского мышления: не обсуждать приказов и не прощать ошибок. Это срабатывает в бою и в других ситуациях в военной обстановке, но не годится для службы в нашем подразделении. У нас в СКР на самом деле следует нарушать приказы, думать самому, плевать на чины и звания и при этом докапываться до истины. Это не всегда вписывается в систему армейских традиций, где принято считать всех братьев храбрецами, а сестер — целомудренными овечками.