Приходит рассвет, но небеса не наполняются светом. Волны становятся ниже и приходят все реже, продолжая толкать корабль то в одну, то в другую сторону. Команда постепенно, перебирая руками поручни, выбралась на нос судна, где оборвался парус, и срезала его, связав балластным узлом и вывесив за корму. Кок зажег в очаге огонь, выдал каждому по небольшой кружке горячего грога и послал Изабелле и всем нам подогретого эля. Три придворные дамы матери и наша сводная сестра Маргарита пришли к нам, принесли Изабелле свежую смену платья, чтобы она могла переодеться, и забрали окровавленное белье. Изабелла спит от одного приступа боли до другого, но она так устала, что теперь ее будят только самые сильные схватки. От усталости и боли она начинает путать сон с явью. Я кладу руку ей на лоб и понимаю, что у нее жар, а на бледных щеках – яркие пятна лихорадочного румянца.
– Что с ней? – спрашиваю я Маргариту. Она ничего не говорит в ответ, лишь качая головой.
– Она заболела? – шепотом спрашиваю я у матери.
– Ребенок застрял, – отвечает мать. – Как только мы пришвартуемся, позовем повитуху, и она его развернет.
Я смотрю на нее с раскрытым ртом, не понимая, что значат ее слова.
– Это плохо? – спрашиваю я. – Что ребенка будут поворачивать? Кажется, плохо.
– Да, – прямо говорит она. – Плохо. Я видела, как это делается, и это приносит нестерпимую боль. Иди спроси отца, сколько нам еще идти до Кале.
Я снова выбегаю из каюты. Сейчас с черных небес льется дождь, но это просто ровный ливень, а море под килем влечет нас в нужном направлении. Вот только ветер противится и сбивает нас с курса. Отец стоит на капитанском мостике рядом с рулевым и капитаном.
– Миледи мать спрашивает, как долго еще до Кале, – обращаюсь я к нему.
Он поднимает на меня взгляд, и я вижу, как шокирован он моим внешним видом: мои волосы непокрыты и растрепаны, платье порвано и покрыто пятнами крови. Я вымокла до нитки и стою перед ним босая. Конечно, на моем облике лежит печать отчаяния: я бодрствовала почти всю ночь и минуту назад узнала о том, что моя сестра может умереть. И единственное, что я для нее сделала за все это время, – это пробралась на камбуз и раздобыла деревянную ложку, которую она могла бы прикусить во время своей агонии.
– Еще час или два. Уже недолго, – отвечает он. – Как там Изабелла?
– Ей нужна повитуха.
– Через час или два она у нее будет, – говорит он мне с теплой улыбкой. – Передай ей это от меня. Даю слово. Она будет ужинать дома, в нашем замке, и оставшееся до родов время проведет с лучшими лекарями Франции.
Эти слова ободряют меня, и я улыбаюсь ему в ответ.
– И приведи себя в порядок, – резко добавляет он. – Ты – сестра королевы Англии. Обуйся и смени это платье.
Я кланяюсь и выбегаю из капитанского мостика.
И мы ждем. Это были очень долгие два часа. Я расправляю свое платье, потому что у меня нет сменного, расчесываю и заплетаю волосы и прячу их под головной убор. Изабелла стонет во сне, потом просыпается от боли, и тут я слышу, как впередсмотрящий кричит: «Земля! Правый карамбол! Кале!»
Я вскакиваю с кресла и выглядываю в окно. Перед моими глазами проплывают знакомые очертания высоких городских стен, сводчатой крыши Стэпл-холла и башни собора, а затем я вижу и замок на верхушке холма, зубчатые стены с бойницами и наши окна, в которых горит свет. Я прикрываю глаза рукой, заслоняя их от проливного дождя, но все равно вижу только окно в моей спальне, где горящие свечи и распахнутые ставни только и ждут моего возвращения. Я вижу мой дом. Я понимаю, что мы теперь в безопасности. Мы дома. Я чувствую колоссальное облегчение, будто бы с плеч падает тяжелый груз страха. Мы дома, и с Изабеллой теперь все будет в порядке.
До меня доносится металлический звон и дребезжание. Я смотрю на стены замка и замечаю, как вокруг огромной лебедки столпилось множество людей, и они вращают ее колеса. А перед кораблем из морских глубин медленно появляется цепь, преграждающая нам путь.
– Быстрее! – кричу я, как будто нам по силам надуть паруса и пересечь цепь еще до того, как она поднимется слишком высоко. Но нам ведь не нужно преодолевать этот барьер: как только они узнают нас, то тут же опустят цепь. Как только увидят герб Уориков, они нас впустят. Отец – самый горячо любимый капитан – защитник, который когда-либо был в Кале. Это его город, а не Йорков или Ланкастеров, город, верный ему одному. Это дом, в котором прошло мое детство. Я снова смотрю на замок и вижу, как в бойнице прямо под моим окном появляется пушка, потом в другой и в еще одной, словно замок готовился к защите.