Когда в положенный срок было выплачено очередное жалованье, я отправился к местному портному, решив, что, пока мои шиллинги не перекочевали в кошелёк какого-нибудь кабатчика, следует заказать роскошную котту[63] из лучшей цветной шерсти, какую я смог приобрести в Тэтфорде. И вот, возвращаясь от портного, я неожиданно увидел въезжавшую во двор епископского дворца малютку Клару Данвиль. У меня было приподнятое настроение, я весело окликнул её, стал подшучивать над её видом — вся забрызганная грязью, со сколотыми как попало волосами, она почти висела на коне от усталости.
Но тут Клара кинулась ко мне и расплакалась. Я не сразу уразумел, в чём дело. А потом просто лишился дара речи. Коварство Эдгара Армстронга стало очевидным. Этот пёс все предусмотрел. Заставил жену убедиться, что она прекрасно обойдётся без огромной свиты, услал всех... а потом попросту рассчитал. И уже большая часть её людей выслана из графства, многие даже уплыли на континент. Конечно, рано или поздно Эдгар и должен был сделать что-то подобное. Но так обвести всех вокруг пальца, обвести саму Бэртраду!.. Право, мне не было дела до всех её личных поваров и пажей, но в происходящем я углядел угрозу для себя. Я ведь тоже был человеком Бэртрады, а не графа.
Я взглянул на Клару. Та шмыгала носом, рассказывая:
— Пока отставка касалась других, я не вмешивалась. Меня-то долго не трогали, исправно платили жалованье. Я надеялась, что войду в число дам, которых отберут для переезда в Гронвуд. А тут этот Пенда сообщил графу, что я не более чем шлюха, и тот немедленно рассчитал меня. Что же мне теперь делать, Гуго? Я ведь при миледи с тринадцати лет, я привыкла, что платья и стол мне обеспечены. И если меня ушлют... Да отец прибьёт меня, если вернусь.
Теперь я понял, зачем то и дело отлучался Эдгар, пока Бэртрада развлекалась охотой на ланей близ Тэтфорда.
— Идём, — проговорил я, увлекая Клару во внутренние покои.
Ах, какая прелестная картина предстала перед нами там! В большом камине пылают дрова, поблескивают позолотой кубки на столе. Высокие белые свечи освещают эту полукруглую комнату в башне и сидящих за столом графа с супругой, епископа Тэтфордского Радульфа, тучного аббата Ансельма. Оба высокопочитаемых священника наперебой рассказывали графине о чудесах святого Эдмунда, она улыбалась, Эдгар играл с изящной пятнистой борзой. Когда вошли мы с Кларой, все взглянули на нас с недоумением. Особенно на Клару — растрёпанную, грязную, в мокром плаще. Она, похоже, смутилась, стала прятаться за меня, но я резко вытолкнул её вперёд:
— Простите, что побеспокоил. Но у меня дело спешное. Рассказывай, Клара.
Сам я не вмешивался более, отошёл в сторону. Видел, что Эдгар уже всё понял, но по-прежнему невозмутимо возился с собакой. Епископ Радульф взволнованно притих, зато Ансельм просто воспрянул. Бэртрада же сначала слова не могла вымолвить, даже лицо пошло пятнами. Наконец кинулась к Кларе, влепила той пощёчину:
— Дура! Дрянь! И ты являешься только сейчас? Да тебе давно следовало оповестить меня обо всём, едва он... он...
Она повернулась к мужу столь стремительно, что её длинные косы отлетели в сторону, задев по лицу преподобного Радульфа.
— Как ты смел! Да я за это... — она почти задыхалась.
Эдгар наконец перестал чесать пса за ушами.
— Думаю, миледи, нам следует поговорить без посторонних.
Он открыл створку дверей, жестом приглашая её за собой. Бэртрада вышла с достоинством королевы. Но закрытые двери не могли приглушить её гневного голоса, даже звона посуды, когда она в гневе кидала первое, что попалось под руки. Я был прав, предвидя это.
Их разговор с глазу на глаз длился около часа. Мы прислушивались, порой обменивались быстрыми взглядами. Епископ Радульф явно был удручён. Клара забилась в угол и порой ещё всхлипывала. Я мерил шагами покой и всякий раз, когда поворачивал, достигнув камина, видел освещённое огнём лицо аббата Ансельма. Толстяк едва не потирал руки от удовольствия.
Наконец, когда Бэртрада выдохлась, а может, сдалась доводам мужа, появился он сам. Вот уж, воистину, ледяное сердце. Лицо невозмутимое, словно только что «Pater noster» прочитал. Подошёл к столу, метнул в рот несколько маслин. Я почувствовал на себе его взгляд, но никак не отреагировал. Мне-то что. Я человек миледи.