ОН: В четырнадцать лет?! Мерзавец!!!
ОНА: По-моему ты ревнуешь. И правильно. Забыть его невозможно. Как я его провожала! Сколько слез! В тот день отъезжало много настоящих евреев. У меня с евреями особые отношения. Я, вообще-то, могу считать себя почти еврейкой.
ОН: Это как?!
ОНА: Ну это долго объяснять… Эти настоящие сидели в аэропорту и пели песню.
Это флаг такой ихний – Израиля.
Я даже прослезилась… Домой пришла и даже отец расчувствовался…
ОН: А кто твой отец?
ОНА: О, мой отец! Большой человек.
ОН: (насмешливо) Член Политбюро?
ОНА: Бери выше.
ОН: Горбачев?
ОНА: Еще выше…
ОН: (глядя в небо): Иди на фиг!
ОНА: Нет, все-таки ниже. Ну ладно – пора. Познакомились. И разбежались, Билл… БИЛЛУША… Нужны ли тут прописные?
За окном звук льющейся воды.
ОНА: Вот гады!
ОН: Что это.
ОНА: «Что-что!» Ссут. На Арбате туалетов нет Вот народ и трудится во дворах! Не очень-то слушать приятно… в романтические минуты! Ну ладно, адью, братцы-кролики!
ОН: Ну, может, все-таки, еще повидаемся.
ОНА: Не обижайся. Понимаешь, «слаба на передок»… Быстро привыкаю. И работе мешает. Так что – нет!
ОН: Ты про КГБ, действительно, пошутила?
ОНА: Абсельман… Всё – «кис ми» и – в разные стороны.
ОН: Только позвоню. В последний раз (берет телефон). Светлану можно? Понятно. Ну хорошо. Я тогда уже завтра буду звонить.
ОНА: Нету?
ОН: На дежурстве.
ОНА: Видать, крутое дежурство у твоей Светаньки.
ОН: Что-нибудь передать в Америке твоему знакомому?
ОНА: Хорошая мысль. Моему знакомому от меня одно нежное слово: подонок!
ОН: С удовольствием. Но адреса не знаю.
ОНА: А зачем? Останови у вас на улице любого нашего, И скажи ему – «подонок». И каждый будет знать за что!
Комната в московской квартире. Сейчас здесь двое – тот самый безвестный актер (теперь он с бритой наголо головой) и Билл.
БИЛЛ: Здравствуйте.
БРИТЫЙ: Здравствуйте, товарищ.
БИЛЛ: Простите, это я вам надоедал по телефону все эти дни.
БРИТЫЙ: Значит, это вы, голубчик, Светаньке дозваниваетесь?
БИЛЛ: Глупейшая история. Уже 10 дней не могу с ней соединиться, а мне скоро улетать.
БРИТЫЙ: Да вы проходите, батенька, в комнату… Обувь у нас не снимают. Возвращается Светуля очень поздно с работы, что поделаешь. Все девушки, голубчик, от работы норовят отвязаться, а моя – наоборот, еще дежурит. И допоздна. А вы, поинтересуюсь, батенька, по какому поводу хотите с нею встретиться?… Нет-нет, я отнюдь не вмешиваюсь в ее жизнь, но – нота-бене: такие нынче тяжелые случаи, а она у нас – архидоверчивый человек.
БИЛЛ: Я письмо привез. Для нее.
БРИТЫЙ: Давайте-ка сюда, товарищ.
БИЛЛ: К сожалению, могу только в собственные руки. Такая договоренность.
БРИТЫЙ: Как хотите. У нас в семье – совершеннейшая свобода. Правда, не до анархии А вокруг, повторюсь, – очень тяжелые случаи. В стране криминогенная ситуация. И наша мягкотелость. Расстреливать стесняемся, батенька… Чайку не хотите?
БИЛЛ: Нет-нет, не беспокойтесь!
БРИТЫЙ: А я, пожалуй, выпью, пока труженица наша подойдет.
Бритый уходит и вскоре возвращается с чайником в руках. Но как же он переменился – наклеил бородку и усы!
И… торжествующе глядит на Билла.
БИЛЛ: Боже мой! Ленин!
«ЛЕНИН» (снисходительно улыбаясь): Сахарок будете вприкуску? Владимир Ильич любил посидеть, похрустеть сахарком и о мировой революции с соратниками побеседовать. О мировой, запомните это, товарищ из Ленинграда. (Шутливо) Так сказать, товарищ из города имени меня.
БИЛЛ (совершенно потрясенный): Владимир Ильич!
«ЛЕНИН» (скромно): Ильич умер. А перед вами просто человек. Очень похожий на Владимира Ильича Ульянова-Ленина. Главное, дорогой товарищ, не терять личную скромность.
(Ставит на стол бутылку водки).
«ЛЕНИН»: Как вы догадываетесь – сам не пью. Можно ли пить с лицом Ленина? А вы – не стесняйтесь. Российский пролетариат водочку уважает.
БИЛЛ: Я тоже не пью… Ленин!