— Вижу, ты хочешь что-то спросить. У тебя есть такая возможность.
— Зачем я вам?
— Ты будешь отрабатывать долг отца.
— Как именно отрабатывать? Что вы хотите?
— А что ты можешь?
— Не знаю. Ну то есть могу убирать, посуду мыть. Я все по дому делать могу. Пыль еще там стирать. Я все умею.
Почему-то сбивается голос, дрожит. Понимаю прекрасно, что мне нужно какое-то преимущество, а у меня его нет и предложить нечего. Денег тоже нет. Все, что было у отца, мы давно потратили на эти переезды.
А если Охотник посчитает меня бесполезной, то что – дальше продаст? Он же может, как Адик, сбагрить меня за границу, и тогда что? Ничего уже.
— Это… я не бесполезная, могу работать полный день. Сколько мой отец вам должен? Много?
— Жизнь, – чеканит, а у меня внутри все дрожит.
— Как это?
Охотник смотрит на меня как на насекомое. Глупую зайчишку, точнее. Сбоку дует холодный ветер, под забинтованными ногами хрустит снег.
— Так. Твой отец убил моего брата, так что теперь твоя жизнь принадлежит мне. Это и будет твой долг. Мила Круглова умерла.
— Что?
— Что слышала. Ты для всех подохла вчера. В свою прежнюю жизнь ты больше не вернешься. Никогда.
Волкодав не пытается смягчить или как-то подготовить меня. В лоб просто рубит, пока я пытаюсь переварить то, что в силу возраста мне понять еще сложно.
— С этого дня ты живешь здесь. Во всем мне подчиняешься. Все. Иди в дом.
Это немного не сходится с моими ожиданиями, ведь я понимаю, что речь вовсе не о деньгах, которые можно отработать. Он о жизни моей говорит! О долге жизни, навсегда, навечно.
— Я никакую жизнь вам отдавать не буду!
— Будешь или сдохнешь по-настоящему.
— Нет!
— Иди в дом, Мила.
— Никакого долга моего отца перед вами нет. И я все равно сбегу!
— Рискни. Посмотрим, к кому первому ты попадешь: сутенеру, вору или наркоману.
Волкодав говорит со мной как со взрослой (хотя предвижу, он многое скрывает) и не сюсюкает, как с малолетним дурным дитем. Он просто ставит перед фактом честно и без прикрас, но от его грубости и этих страшных слов у меня начинает трястись все тело.
В голове крутятся вопросы, но у меня не хватает ни смелости, ни сил задать их сейчас. И лишь одно мне важно узнать именно в этот момент, сейчас, быстро:
— Как мне вас называть?
Чудовище, убийца, бандит... еще варианты?
Волкодав докуривает сигарету, выдыхает дым через нос и тушит бычок о пепельницу на крыльце. Открывает входную дверь:
— Сергей.
Так я узнаю имя Охотника, но на размышления времени мне не дают. Волкодав распахивает дверь, я несмело захожу в дом, морщась от сильной боли в стопах. Заяц недостреленный, ну да ладно.
В доме пахнет сладким шоколадом и корицей. Вместо ожидаемой тюрьмы с цепями я попадаю в теплую кухню, где за столом сидит молодой парень, уплетает суп, а у плиты мелькает фигурная женщина.
Так я узнаю, что у Охотника есть жена и сын. У него семья. Настоящая. Вот почему он носит кольцо, надо было додуматься раньше.
Внутри все скручивается в тугой узел. Неловко, стыдно, страшно.
Зачем Охотник забрал меня к себе? Мы ведь так и не обсудили мои обязанности или то, как именно я буду отдавать ему этот долг жизни.
Точнее, он уже не просто Охотник. Это чудовище из леса зовут Сергей.
Глава 11
Я выросла без мамы, она умерла, когда я родилась. Наверное, я ее и убила. Если бы меня не было, она бы точно еще жила.
Я видела в старых черно-белых альбомах ее фотографии, у нее так же, как и у меня, были темные волосы, большие голубые глаза. Она работала в ателье. Я не знаю, каким человеком мама была, но на всех фото она улыбалась, а в шкафу я однажды нашла несколько платьев, которые она сама сшила.
Отец никогда не любил говорить о матери, ничего мне о ней не рассказывал. Это была запретная тема, после которой он неизменно начинать пить, так что я старалась это подавить в себе, забыть, не думать.
Порой я просто представляла, каково это, когда есть мама. Когда она может подойти и обнять, дать совет, вкусно накормить, ну… ну хоть что-то. У всех были мамы, бабушки, ну или тети. У меня же был только отец, и то по праздникам. У него сложная работа, а я мешала. Всегда. И по любому поводу.
И вот сейчас я попадаю в этот прекрасный теплый дом, где на кухне порхает женщина, она в домашнем фартуке, и здесь так пахнет сладкой корицей и выпечкой, что клянусь, я готова умолять, лишь бы мне дали хотя бы кусочек того, что там у нее в духовке.