Агония переходит границы, сопротивление бесполезно, и он, конечно, в тысячу раз сильнее меня.
Я чувствую запах кедра и крови, прежде чем провалиться в густую, тягучую темноту.
Глава 4
Моя бедная голова – клянусь, она готова взорваться. В висках пульсирует – я уже умерла или нет?
Поджимаю губы, распахиваю тяжелые веки. Я жива и лежу на заднем сиденье машины, завернутая в какую-то огромную для меня куртку, как в капусту.
Чувствую себя Красной Шапочкой, которую забрал Волк из лесу, хотя, кажется, так оно и есть. А что было в этой сказке после? Красную Шапочку съели или что?
Я не помню, у меня вообще таких книг не было, одно только право да уголовный кодекс с работы отца.
Чувствую отчетливый запах крови. Он везде, как и этот отвратительный привкус металла. Мне плохо, меня мутит, и, кажется, я смертельно ранена. Это Он выстрелил, чужак с ружьем, Чудовище, Охотник…
Я ранена и умираю? Поворачиваю голову, вижу, как с моей руки стекает кровь. Все мелькает перед глазами, лицо жжет, а ноги... мои бедные ноги! Кажется, с них слезла кожа до костей — настолько сильно печет стопы.
Пытаюсь встать и не могу. Вижу только, что впереди сидит водитель, снова улавливаю этот запах кедра.
Боже, это же он — Охотник, и, кажется, он везет меня, чтобы закопать. Мы в лесу, я все еще вижу кроны деревьев в дымном рассвете.
Я бы могла попытаться, попросить, хотя смысл? Я ведь уже ранена. Он меня везет добивать за грехи, которых я не знаю.
На глаза точно песка насыпали, я держусь до последнего, но сама не замечаю, как окунаюсь в небытие, не вынося такого груза.
***
Распахиваю глаза: как ни странно, я все еще жива! И я больше не в машине, а в каком-то доме, точнее, во флигеле – или как это называется.
Я лежу в кровати, все в той же огромной для меня куртке. Из окна долетает яркий свет — наконец-то день наступил после такой безумно долгой ночи.
Быстро себя осматриваю, с трудом оперевшись на локоть. Кофта на мне не разорвана, правда я жутко грязная и вся в крови. Буквально, даже волосы.
Меня в этой крови словно искупали, хотя на себе я нигде не нахожу дырку от выстрела. Странно. Где же она, куда он выстрелил?
Слышу шорох за дверью и тут же ложусь обратно, закрываю глаза. Не шевелюсь, притворяюсь спящей, ну или мертвой — тут как посмотреть. По правде, бежать мне некуда, так что пока стратегия только такая.
Чуть распахиваю один глаз, чтобы увидеть напротив высокого мужчину, и нет, это не сон. Это Охотник, тот самый Волкодав из леса. Он молча ставит поднос на стол, а после садится, достает из кармана пачку сигарет и закуривает.
— Вставай. Ты уже давно проснулась.
Его голос. Очень низкий, разлитый, глубокий, совсем не такой, как у отца.
Распахиваю глаза, хочу нормально его рассмотреть.
Сейчас он в другой одежде: в черных брюках, обтягивающих крепкие бедра, и белой рубашке. Сверху пиджак, который сидит на нем как влитой, кожаные начищенные туфли. Стопа большая – наверное, сорок шестой или какой там носят Великаны?
На вид Охотнику лет… не знаю, много! Немолод он, короче, хоть и подтянутый, а еще страшный – пипец. Надо ж было таким уродиться.
У него резкие, выразительные черты лица. Волевой подбородок, широкие, четко очерченные скулы, большой рот с тонкими губами и нос с горбинкой. Но самое главное — его глаза. Яркие, холодные как лед, они очень контрастируют с его черными волосами.
Моргаю, смотрю на него. Осторожно поднимаюсь на кровати.
— Вы меня убили?
— Мертвые вопросов не задают, – чеканит строго, а я ловлю стайку мурашек по телу. Он выстрелил в меня тогда, я помню, да и я вся в крови.
Она везде: на животе, на руках, ногах. Тогда почему мне не больно? Может, рана там, где я ее не вижу?
— Иди прими душ.
Фраза, которая выводит из оцепенения, игры кончились, мы здесь одни.
Быстро соскакиваю с кровати, чтобы тут же плюхнуться на колени, больно удариться об пол.
— А-ай!
Мои ноги. Они все изрезаны и жутко просто болят.
Смотрю на него из-подо лба. Что будет, если я сейчас метнусь к двери? Как быстро Охотник меня догонит? Держу пари, за секунду, с его-то размером ноги, да и мои стопы огнем просто горят, как я побегу, боже!
— Зачем мне принимать душ?
— Чтобы мухи не летели.
Он смотрит на меня страшно, и взгляд такой тяжелый, что становится не по себе.