Вообще приговоренные к смерти шли к месту казни самостоятельно, либо их, завернутых в шкуры, тащили лошадьми. Но палач по опыту знал, что детоубийцы обычно не могли идти сами. Чтобы избежать истерики, в них вливали полных три литра вина, и питье делало свое дело. В основном девушки становились настолько вялыми, что их приходилось чуть ли не нести к плахе. Иоганн Куизль использовал для этого повозку. Она, помимо прочего, удерживала некоторых от лишних проклятий, которые осужденная унесла бы на тот свет.
На этот раз Иоганн сам правил лошадьми, а сын шел рядом. Толпа обступила их и глазела на повозку, так что продвигаться приходилось медленно. Францисканский священник между тем забрался к приговоренной и перебирал над ней четки.
Процессия неспешно объехала городской амбар и наконец остановилась у северной стены строения. Якоб увидел кузнеца из Куриного переулка, который ждал возле жаровни. Крепкие, мозолистые руки качали мехи, раздувая угли. Клещи в них раскалились до кроваво-красного сияния.
Стражники стащили Элизабет с повозки, словно чучело. Глаза девушки уставились в пустоту. Когда палач сжал клещами плечо бедняжке, она лишь тонко вскрикнула и снова погрузилась в собственный мир. Зашипело, поднялся дымок, и в ноздри Якобу ударил запах горелого мяса. Хоть отец и рассказывал ему, как все будет, он с трудом поборол тошноту.
Повозка останавливалась еще трижды — с каждой стороны амбара, — и ритуал повторялся. Щипцы по одному разу хватали Элизабет за левую руку, левую и правую груди. Однако благодаря напитку боль не переступала допустимых границ. Элизабет начала лишь напевать что-то детское и с улыбкой поглаживать себя по животу.
— Спи, дитятко, засыпай…
Они покинули Шонгау через Главные ворота и направились по Альтенштадтской дороге к месту казни, которое виднелось уже издалека. Травянистое, с проплешинами, поле расположилось между пашнями и подступающим лесом. Там собрались все горожане и жители прилегающих деревень. Для членов городского совета поставили скамейки и стулья. Народ разместился позади и коротал время слухами и сладостями. Посередине возвышался эшафот. В высоту он достигал двух метров, и наверх вела деревянная лесенка.
Когда повозка подъехала к площади, толпа расступилась. Любопытные пытались выловить взглядом детоубийцу, свернувшуюся на днище.
— Пусть она встанет. Выше! Подними! Покажи нам ее, палач!
Народ явно был озлоблен. Многие ждали с самого утра — и теперь не могли даже взглянуть на преступницу. Уже полетели первые камни и гнилые фрукты. Священник пригнулся в надежде сберечь свои коричневые одеяния, но несколько яблок все же угодили ему в спину. Стражники оттеснили толпу, превратившуюся в одно громадное существо, которое обволокло повозку и грозило проглотить целиком.
Иоганн Куизль спокойно подвел повозку к платформе. Там дожидались городские советники и бургграф Михаэль Хиршманн. Как местный представитель курфюрста, он самолично зачитал приговор две недели назад. Сейчас бургграф еще раз со скорбью заглянул девушке в глаза. Он знал ее с самого детства.
— Что же ты наделала, Лизель?
— Ничего. Ничегошеньки я не делала, — Элизабет Клеменция посмотрела на управляющего глазами уже убитой и снова погладила себя по животу.
— То ведомо одному лишь Господу, — пробормотал Хиршманн.
Он кивнул, и палач повел преступницу на эшафот по восьми ступенькам. Якоб следовал за ними. Элизабет дважды споткнулась, пока закончила последний в своей жизни подъем. Наверху уже ждали другой священник и городской глашатай. Якоб с высоты осмотрел луг. Он видел, как сотни людей с напряженными лицами разевали рты и пожирали их глазами. Советники заняли места. Над городом вновь прозвенел колокол. Все замерло в ожидании.
Палач легонько подтолкнул Элизабет, и та встала на колени. Затем он завязал ей глаза одной из взятых тряпиц. Мелкая дрожь сотрясала девушку, она шептала молитву.
— Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою. Благословенна Ты в женах…
Глашатай прокашлялся и повторно огласил приговор. Якобу голос казался далеким шепотом.