С террасы открывался прекрасный вид на море и парк. Свежий морской ветерок лениво колыхал голубую ткань.
Посреди стояло роскошное ложе, подле него — столик из красного дерева; на серебряных блюдах горой лежали фрукты, в плетеных корзиночках — сладости и печенье.
Две молодые женщины, Ирада и Хармион, — самые верные её служанки, одетые в легкие шелковые туники, одна в розовую, другая в желтую, хлопотали над приготовлением завтрака.
На ковре, поджав под себя ноги, сидела юная девушка, Ишма, любимица царицы. Черноволосая, смуглолицая, она была очень похожа, по мнению служанок, на четырнадцатилетнюю Клеопатру. Сходство на самом деле было немалое, и царице порой казалось, что Ишма — это она сама, пришедшая из юности. Девушку одевали так же, как и её когда-то, и так же на ней было множество бус, монист, колец, браслетов — и все это блестело, сверкало, а при движении издавало мелодичный тихий звон.
Ирада хлопнула в ладоши. Появились рабыни с подносами, на которых стояли тарелочки с различными кушаньями. Клеопатра возлегла на ложе. Она спросила о здоровье своего сына. Ей ответили, что он ещё спит — у мальчика по утрам сон был очень крепок.
Хармион показывала царице яства; та молча морщила нос; тарелочки ставили на поднос, и рабыня бесшумно удалялась. Так исчезла первая, вторая, третья. Четвертую задержали.
Без всякого желания Клеопатра отведала кусочек от жареной ножки гуся, испачкала пальцы в соусе. С неохотой отпила из чаши красного вина, вкус которого ей совершенно не понравился, хотя это было её любимое фалернское, привезенное из Неаполя.
— Что с тобой, госпожа царица? — забеспокоилась Хармион. — Ты совсем ничего не скушала.
— Ах, оставь меня, Хармион, — проговорила Клеопатра, простонав: она почувствовала, что у неё опять начинает портиться настроение.
— Так я и знала! — воскликнула Ирада. — Говорила тебе, — обратилась она к Хармион, — что на ней лица нет?! А утром, казалось, все было хорошо. Что царица моя выздоровела.
— Это от племянника верховного жреца. Кто его сюда пустил?
— Перестань, Хармион! Я так хотела сама, — сказала Клеопатра. — Ишма, иди искупайся! И не дуй губы! Иди, иди!
Ишма почти без усилия поднялась на ноги — стройная, гибкая, как лоза. И пошла, позванивая монистами.
Все смотрели, как она спускается по лестнице; все ниже, ниже, точно уходит под землю. Вот стали видны голова и плечи, ещё мгновение — и она исчезла.
— Господи, у неё даже походка как у тебя, царица моя. Что за прелесть девочка!
Клеопатра откинулась на подушки и простонала, закусив согнутый палец. Она смотрела, как колыхается, подобно морской волне, велариум. И это почему-то её раздражало.
Служанки бросились к ней; она рукой отстранила их.
— Не подходите ко мне!
— Да скажи ты нам, царица госпожа, ради Исиды, что с тобой? Кого нам звать — врача, знахаря или жрецов?
Клеопатра заметалась на подушках.
— Не знаю кого… Ничего не знаю…
— Ее сглазили! — решила Ирада.
— Магов надо, — определила Хармион.
Клеопатра резко села и тяжело выдохнула, точно больная: она спустила ноги с ложа, но не коснулась ими ковра, лежавшего на мраморном полу, так как было высоко. Туфля с правой ноги её упала со стуком. Глядя на служанок из-под полуопущенных ресниц, она проговорила низким голосом:
— Все от нее! От сестры моей, Арсинои.
— Да что случилось-то?
— Об этом всем известно, кроме вас, — проговорила царица недовольно. В Эфесе она, в храме Артемиды!
Ирада в изумлении поднесла худую руку к румяной щеке.
— Стало быть, ромеи её отпустили!
— Отпустили, — с раздражением подтвердила Клеопатра и с дерзким вызовом поглядела на своих несколько опешивших служанок. — А почему, почему, я вас спрашиваю?
Ирада и Хармион переглянулись, пожимая плечами. Клеопатра отвела от них свой взор и посмотрела в морскую даль, где мелькало два острых белых паруса, и тихо, но внятно произнесла:
— Растолкуй мне, Ирада, зачем, зачем ромеи отпустили мою сестру? Тем более в Эфес? Разве нет другого места, где бы она могла поселиться? Сицилия, Киринаика, Крит, наконец. Или храм Афродиты в Коринфе — самое подходящее для неё место!
— Не знаю, госпожа.
— Да потому, что она приманка… приманка для Антония. Ибо он находится в Киликии, от которой до Эфеса рукой подать.
Служанки ничего не понимали, глядели на госпожу свою и как бы спрашивали, при чем здесь Киликия, Эфес, Антоний?
— А все потому, что ромеям нужно мое царство! Октавиан и Антоний поделили между собой завоевания Цезаря. И лишь Египет остался неподеленным. Но Октавиан хитер: он привык загребать жар чужими руками. Он решил выждать. Антонию делать в Азии нечего — либо на Парфию идти, либо на Египет…
— Теперь я понимаю, госпожа моя. Все понимаю, — проговорила Ирада и вдруг воскликнула, качая головой: — Господь бог наш Серапис! Госпожа богиня наша Исида! Защитите рабов своих!
— Пусть он лучше отправляется на Парфию! — пожелала Хармион, хмурясь.
Клеопатра молвила уже спокойно, со вздохом сожаления:
— Не пойдет на Парфию, Хармион. Для этого нужны легионы. А чтобы их иметь, надо золото.
— Я понимаю, что Антонию нужно золото, но при чем здесь Арсиноя, госпожа моя?
— О Исида! — простонала Клеопатра, будто от зубной боли, — Ирада, объясни ей. Скажи, кто такая моя сестра. Как она пыталась отобрать у меня царство. И что тут вытворяла в Александрии шесть лет назад. Сначала вместе с Ахиллой, а потом с евнухом своим, этим отвратительным колдуном Ганимедом.
— Это я и сама знаю, царица, — ответила Хармион, скромно потупившись. — Но зачем Арсиноя Антонию, хоть убей, не пойму!
Ирада топнула в раздражении ногой и гневно сверкнула глазами, непонятливость подруги возмутила её.
— Хармион, ты меня удивляешь! С каких это пор ты разучилась соображать? — Она постучала пальцами, сложенными в щепотку, себе по лбу. Или ты совсем поглупела?
— Уж не глупее тебя, Ирада!
— То-то и видно, подруга моя дорогая! Скажи, что будет делать здоровый мужчина, к тому же гуляка, пьяница, обжора, бабник, который имеет целую армию вонючих головорезов, когда возле него окажется красивая бабенка царского рода да ещё потрясет титьками?
Хармион небрежно ответила, пожав плечами:
— Конечно же прельстится!
— Еще бы ему не прельститься! Хотя она и стерва порядочная, наша Арсиноя, но девка не из последних. Все у неё на месте и мордашка соблазнительная. Да ещё знает, как напустить порчу и сглаз и одурманить своими чарами. Так что Антоний, который без женщин, наверное, и заснуть-то не может, полетит в этот дурной Эфес, как пчела на сладкое. А когда этот герой размякнет, как они все размякают, стоит им показать голую коленку, он захочет её попробовать… А потом, сама знаешь — она внушит ему, что её надо восстановить на царство…
— Ну и что? — не поняла Хармион, к чему Ирада говорит ей такую простую истину.
— А то, что в Риме находится завещание нашего царя, где сказано, что Клеопатра должна править царством совместно с братом своим, Птолемеем. И госпожа наша так бы с ним и царствовала, если бы бог Тот не призвал его в страну сплошного мрака, в страну Запада. А раз Антоний возведет Арсиною, моли бога, чтобы этого не случилось никогда! — то Октавиан будет иметь повод вступить в Египет, — как бы для того, чтобы восстановить справедливость, а на самом деле прибрать его к рукам и уничтожить Антония, который, дескать, нарушил завещание царя. Вот что может произойти, непонятливая моя Хармион.
— Умница, Ирада! — похвалила Клеопатра свою служанку за сообразительность, слезая с ложа и оправляя задравшийся подол. — Так оно и будет, если пожелают боги.
Хармион задумалась, ибо рассуждения Ирады глубоко задели её самолюбие, она не хотела уступать и мучительно искала слабую сторону в её высказывании.