Слуги высыпали за высокие деревянные ворота и встретили нас радушно, как водится в сельской местности; наши повозки прокатились меж двух шеренг слуг, которые бормотали знакомое мне с детства старомодное приветствие: «О-каэри-асобасэ!» — «Как мы рады, что вы вернулись!»
После долгой тряски в повозке тихий дом подарил нам покой, а горячая ванна — в Японии (так уж издревле повелось) её неизменно готовят к приезду долгожданного гостя — чудодейственно нас освежила. Затем мы с девочками вышли в гостиную, смотревшую на крыльцо, уютно расположились на мягких подушках и стали любоваться голубым небом, долиной и миром далеко внизу; наконец две служанки внесли изящные столики для обеда.
— Придётся вам здесь обходиться без мяса, — виновато сказала сестра, торопливо входя в гостиную. — У нас только курица, и овощи с моего огорода, и рыба из горных речек. Ни мяса, ни хлеба тут не достать.
— Ничего страшного, — ответила я. — Девочки любят рыбу и рис, а я, как ты знаешь, всегда любила овощи и зелень. Помнишь «белую корову»?
Сестра засмеялась, и Ханано, не упускавшая возможности послушать очередной рассказ, спросила:
— Что за белая корова?
И за едой моя сестра поведала историю из моего детства, такую давнюю, что я знала её лишь по чужим воспоминаниям.
— Ваша матушка росла не очень здоровым ребёнком, — начала сестра, — но по-настоящему никогда не болела. В то время многие жители Нагаоки, если не знали, как поступить в каком-то серьёзном вопросе, шли за советом к мико, жрице маленького синтоистского храма на окраине городка, и досточтимая бабушка как-то раз попросила нашего отца послать за этой благочестивой женщиной. Два дня до её прихода Эцубо не давали ни китового супа, ни лука, вообще никаких резко пахнущих блюд, и велели быть паинькой — и в помыслах, и в поступках.
Ранним утром важного дня Иси умыла Эцу холодной водой. Потом одела в кимоно с гербом Инагаки и отвела в комнату досточтимой бабушки. Там собралась вся семья, приехали даже родственницы. Помню, как Эцубо вошла в комнату, держась за мамину руку, поскольку в ту пору только училась ходить. Сестра поклонилась присутствующим, и матушка усадила её на татами рядом с досточтимой бабушкой, чуть впереди всех прочих. Токоному в тот день накрыли соломенными циновками и украсили священными синтоистскими символами. Разумеется, самое почётное место отвели мико. Она пришла вся в белом, распущенные чёрные волосы перехвачены у плеч лентой из рисовой соломы, к которой привязаны белые зигзагообразные бумажки-сидэ. Едва матушка и Эцубо уселись, мико два или три раза пала ниц, после чего взяла из токономы прут светлого дерева, на конце которого были длинные бумажки. Мико помахала прутом над головой Эцубо, пробормотала какие-то молитвы. Мы сидели тихо, склонив головы. Наконец мико нарушила молчание сообщением, что боги ей передали: в прошлой жизни Эцубо была маленькой белой коровой, на которой возили дрова для синтоистского храма на вершине горы. Боги сказали, что маленькое создание так кротко и самоотверженно изо дня в день взбиралось по каменистой тропе и, не жалея сил, исполняло свой священный долг, что боги ускорили медленную поступь перерождений и позволили душе белой коровы в следующей жизни сразу же воплотиться в человеческом существе.
— То есть моя мамочка была этой белой коровой? — уточнила Ханано, широко раскрыв глаза от изумления, Тиё же перестала жевать и глядела на меня с испугом.
— Наш отец не поверил мико, — с улыбкой продолжала сестра, — но тем не менее, чтобы порадовать досточтимую бабушку, щедро пожертвовал на синтоистский храм. Но всегда говорил, что это не столько дар в благодарность богам, сколько символ удовлетворения: ведь теперь-то он понимает, почему Эцубо так сильно любит овощи, а рыбу почти не ест. Правда это или нет, неважно, как в случае с любой сказкой, но вам повезло, девочки, ведь ваша матушка тянет свою ношу истово и терпеливо, она вскарабкалась по каменистой тропе препятствий и наконец готова отвезти вас в Америку.