Прогулка вышла чудесная, и я очень рада, что так получилось, поскольку на моей памяти то был единственный Новый год, когда улицы заливало солнце.
У нас царил покой, но всё-таки в первые три дня нового года в доме было достаточно оживлённо, матушка принимала гостей — родственников, друзей семьи. Их потчевали овощным супом, лососем, маринованным в мисо, жареным тофу, водорослями и желе. Разумеется, на столе неизменно присутствовали моти, ведь моти — это пожелание процветания и счастья, и на Новый год их обязательно подают в каждой японской семье. Поили гостей тосо-саке, его подают только на Новый год и по особенным случаям. Тосо означает «источник юности» — ведь с новым годом начинается и новая жизнь.
Следующие дни прошли без особенных церемоний. Нас навещали старые вассалы и слуги, дабы засвидетельствовать своё почтение; в один из дней матушка неизменно устраивала праздник для всех слуг нашего дома. Нарядившись в лучшие одежды, они собирались в большой гостиной. Затем вносили лакированные столики, уставленные новогодними лакомствами, мы с сестрой подавали рис. Даже матушка помогала. За столиками сидели Таки, Иси, Тоси, Кин, Дзия и ещё двое слуг-мужчин; все держались исключительно церемонно. Кин, живая душа, порою смешила всех, весьма почтительно подражая величественным манерам моей матушки. Та неизменно улыбалась с присущим ей добродушием, мы же с сестрой прятали улыбки, поскольку старались вести себя вежливо и кланяться низко, точь-в-точь как Тоси и Кин. Словом, атмосфера была хоть и торжественная, однако непринуждённая и очень приятная.
Порою на Новый год матушка приглашала к нам старика-плотника, в нашей семье к нему всегда относились не как к слуге, а скорее как к мелкому вассалу. В старой Японии хороший плотник не просто работал с деревом, но был вдобавок и архитектором, и дизайнером, и декоратором; в Нагаоке старика-плотника называли «мастер Горо Брус» — так почтительно величали особо искусных и опытных плотников, — вдобавок он был потомком целой династии плотников, и его уважали. Я старика обожала. Он покорил моё сердце, когда смастерил мне прелестный кукольный домик с приставной лесенкой. Все годы, что я играла в бумажные куклы, я гордилась этим домиком. И вот в первый день нового года после смерти моего отца Горо пришёл к нам в гости; старик был печален и молчалив, пока матушка не подала ему тосо-саке: лишь тогда он оттаял, разговорился. В разгар трапезы Горо внезапно примолк, почтительно поднял стаканчик саке вровень со лбом и учтивейше поклонился матушке, сидевшей на подушке в соседней комнате близ открытой двери.
— Досточтимая госпожа, — начал Горо, — когда ваше крыльцо в прошлый раз украшали сосны и вы угощали меня, как сейчас, мой досточтимый хозяин был здесь, с нами.
— Да, так и было, — с печальной улыбкой откликнулась матушка. — Теперь все иначе, Горо.
— Досточтимый хозяин славился остроумием, — продолжал Горо. — Ни недуги, ни неудачи не могли притупить ни ум его, ни язык. И когда вы так любезно потчевали меня, досточтимая госпожа, досточтимый хозяин вошёл в комнату и заверил, что принимает нас с надлежащим радушием. Я сочинил скромное стихотворение из тех, которые без ответа не могут считаться законченными, и дерзнул не только прочесть его досточтимому господину, но и попросить его оказать мне честь и закончить стихотворение. В этом трёхстишии, как подобает на Новый год, я желал вашему досточтимому дому удачи, здоровья и благополучия.
— И тогда досточтимый хозяин, — тут Горо низко поклонился, — весело улыбнулся — глаза его блестели — и ответил молниеносно: