Когда меня одели, я пошла к бабушке пожелать доброго утра. Она улыбнулась мне ласковее обычного, и, пока не позвали завтракать, мы мило беседовали. Когда мы выходили из комнаты, бабушка напомнила мне, что сегодня День Петуха.
— Я знаю, — ответила я. — Помолвку всегда устраивают в День Петуха. Но почему, досточтимая бабушка?
— Вовсе не из тщеславия! — с улыбкой сказала бабушка и взяла меня за плечо. Мы спустились с крыльца. — Этот день выбрали твои родственники, поскольку желают тебе добра и чтобы удача благословила твою жизнь шелками и парчой — чтобы их было столько же, сколько перьев у птиц.
Несколькими днями ранее из Киото прибыл пожилой дядюшка Мацуо, господин Омори, и остановился в доме свата и свахи. Церемония должна была состояться, когда день прибывает, а не убывает, так что часов в десять утра, когда я вошла в нашу лучшую комнату, все уже собрались. Дядя Мацуо сидел на подушке близ токономы. Держался он очень прямо, лицо у него было приятное. Мне он понравился. Ещё там были бабушка, брат, матушка, сват и сваха; я уселась рядом с матушкой. Сваха принесла мне белый столик, накрытый креповым платком с гербом семьи Сугимото — подарок на помолвку от его семьи. Я впервые увидела герб, который мне предстояло носить всю мою жизнь — правда, тогда я этого ещё толком не сознавала. Остальные подарки лежали на подносе; там, помимо прочего, была пара складных вееров — пожелание бесконечного прибавления счастья.
Тоси внесла два подноса и поставила их перед господином Омори. Это были подарки моей семьи для Мацуо.
Разумеется, мне дали точные указания, что делать; я подняла креповый платок, под ним обнаружился свиток роскошной парчи для широкого пояса. На столиках господина Омори лежала непременная пара вееров и широкие брюки-хакама — одежда, которую подобало носить японскому аристократу. То и другое с незапамятных времён дарили на обручение.
Я церемонно поклонилась в знак благодарности, и господин Омори ответил на мой поклон. Подарки разместили в токономе, и все, включая бабушку, чуть поклонились и прошептали: «Поздравляем!»
Чуть погодя служанки внесли столики для обеда; те, что для мужчин, поставили в одном конце комнаты, для женщин — в противоположном. Тоси с подносом села с краю обоих рядов, и гости с лёгким поклоном принялись за еду. Разговор шёл на общие темы: гостям, кажется, нравилось, я же, разумеется, скромно молчала.
Самое интересное для меня началось, когда все разошлись и Иси меня раздевала. Внимательно оглядев мои волосы, она произнесла:
— Ма-а! Ма-а! Эцубо-сама, как хорошо, что сегодня холодно и сухо. Из причёски не выбилось ни волоска!
В кои-то веки мои непослушные волосы не осрамили мою семью; со вздохом облегчения я аккуратно положила голову на деревянную подставочку и, довольная, уснула.
После помолвки началось моё обучение: я словно репетировала роль жены. Меня уже выучили и шитью, и стряпне, и другим домашним делам, равно как и искусству икебаны, чайной церемонии и прочим женским премудростям, теперь же мне предстояло применять полученные знания на практике — так, будто я уже в доме мужа. Я должна была самостоятельно выбирать нужные цветы, подобающие картины-свитки и украшения для токономы, следить, чтобы всё в доме шло по установленным правилам.
Каждая минута моей жизни была подчинена учёбе и подготовке. Цель мне не объясняли, ибо такое обучение было непременной частью каждой помолвки, а в моём случае объяснения и не требовалось — разве что мне дали понять, что отныне я должна как можно уважительнее относиться к кислице, изображённой на гербе Мацуо. В целом помолвка не изменила моего меню, мне лишь пришлось привыкать есть тунца, любимую рыбу Мацуо, к которой я всегда была равнодушна. Обучение моей сестры длилось долго, в наречённых она проходила целых пять лет, ведь из-за смерти отца свадьбу отложили на год. На гербе её будущего мужа была изображена слива, и сестра в эти пять лет ни разу не ела сливу, даже в виде желе, чтобы не выказать неуважения к гербу жениха.
Труднее всего в тот год оказалось выучиться шить подушки. Я обожала шить и иголкой владела довольно искусно, но ещё не сшила ни одной вещи сама. Мне всегда помогали Тоси или Иси. Но каждая японская хозяйка была обязана уметь шить подушки, ведь они заменяли нам стул и постель, и матушка велела мне сшить подушку полностью самостоятельно. Дело это непростое для любого человека, и рукава мои вымокли от глупых слёз, когда я в четвёртый раз перерезала нитку и вывернула наизнанку огромную подушку, чтобы переделать углы — как я ни старалась, они постоянно получались кривые.